Соседки
Шрифт:
Но ему не удалось закончить свою мысль, потому что в королевские апартаменты бесцеремонно вошел… Павлик. Или это был не он? Или все же он? Тем временем этот плюгавый, задыхающийся от собственной вони субъект в остроконечной синей шапочке, расшитой серебряными и золотыми звездами, вальяжно подступил к Его Величеству и заявил о том, что пришел час рассказать Его Величеству о расположении благоприятных и неблагоприятных светил. Не дождавшись разрешения, он стал скороговоркой бубнить всякую галиматью, которая в основном сводилась к тому, что благоприятных для короля звезд на небосводе отродясь не существовало, а для того, чтобы уберечься от неблагоприятных, Его Величество должно почаще снабжать своего преданного звездочета увесистыми кошельками с золотыми монетами. Леопольд сидел молча, не позволяя гневу, бушевавшему в его сердце, вырваться на поверхность. Гнусные, поверхностные людишки! Думают, что он не в состоянии раскусить их примитивные, как скорлупа ореха, мыслишки. И звездочет, Фабрицио, стал уже было отступать, причем без кошелька. Правда, при этом он низко и неискренне кланялся и бормотал затейливые проклятия. Его задняя часть была уже в коридоре, а покрытое цыганским загаром лицо еще
– Но как же так? – кипятилась соседка. – Ты ведь вчера обещал на мне жениться. И звезды, по твоим словам, этому благоприятствовали. И никого милее меня не существовало в целом свете. И это было вчера! И я поверила тебе! А теперь ты отказываешься вернуться в нашу нору и кричишь так, как будто мы не знакомы.
– Мы не знакомы, – как эхо повторил Фабрицио. – Как может быть знаком королевский звездочет с какой-то крысой?
– Так я, по-твоему, крыса?
– Сейчас нет, но ведь в любой момент…
– Так что ж ты вчера целовал этой крысе руки, и молил ее о милости, и обещал надеть мне сегодня на руку кольцо в знак нашей вечной любви?
Василий Петрович смотрел на эту сцену, как завороженный. Он словно на мгновение перенесся в любимую, недосягаемую для него Горенку.
– Так значит, это ты, Павлуша, приманил в Горенку соседок? Вот ведь как! Или ты тоже знать не знаешь Горенку?
Фабрицио заклекотал что-то неразборчивое, как голубь, а соседка продолжала тащить его при этом в нору. И там он, наверное, и сгинул бы, если бы в комнату не заглянул бдительный Фаусто. Увидев, что Фабрицио вот-вот исчезнет там, откуда он сам выбрался недавно с превеликим трудом и пожертвовав задней частью любимого камзола, на который копил деньги последние три года, он ухватил Фабрицио за воротник, который тут же лопнул, и звездочет рухнул на пол плашмя, как оловянный солдатик. Уразумев, что у неверного и легкомысленного астронома появились союзники, соседка, поругиваясь, залезла в нору, размышляя вслух о природе мужской ветрености. «На коленях стоял, кольцо обещал, руки все обслюнявил, звездочкой ненаглядной называл, а сегодня даже смотреть на меня не хочет! А ведь расстались мы под утро, и он урчал и ластился, как кот. И обещал посвятить мне сонеты. И вот прошло полдня, и он готов на все, лишь бы забыть о моем существовании».
– Хоть бы короля постеснялась, – неуверенно посоветовал ей Леопольд.
И тут же узнал про себя, что и он неоднократно отмечался в норе, которая ему милее, чем королевское ложе с ледяной куклой по имени Стефания. Ледяной, впрочем, по той только причине, что у нее не остается на короля сил после тех знаков внимания, которые оказывают ей рыцари, трубадуры и даже пажи.
«Это был не я, – мысленно успокаивал себя Леопольд под град намеков, инсинуаций и оскорблений, так и сыпавшихся с пунцовых губок разбушевавшейся соседки. Я ведь, наверное, случайно заменил настоящего Леопольда, хотя и не понятно, куда он исчез и зачем. И я – это я, и смысл моей жизни понятен и прост – служить отечеству, блюсти родное село и охранять Галочку от всех невзгод и в конце концов выпросить у нее прощение за то, что я из-за избытка Гапкиного женского вещества променял ее на ведьму, прикидывавшуюся до поры до времени невинным барашком. И не забывать самого себя даже тогда, когда с купюр на меня осуждающе смотрят великие мои земляки, словно они и тогда уже знали, что к ним будут тянуться мои трясущиеся и потные от жадности руки. Прости, Тарас! Пройдет лет сто, и я исправлюсь. На том свете. И может быть, меня тоже пропечатают на какой-нибудь купюре. Желательно покрупнее. И я буду так же осуждающе смотреть на тех, кто будет меня пересчитывать в пачке таких же надувавшихся от чрезмерного самоуважения бумаженций. Так все же, что такое мое истинное „я“? И где мое место? Почему в этом замке, где вкусно кормят и который набит услужливыми соседками и фрейлинами, мне так тоскливо? Словно душу мою навсегда похоронили в собственном теле? И ей так холодно и неуютно, и только Галочка на мгновение вернула мне самого себя, и тут же подлые люди нас разлучили…»
Леопольд горевал так до тех пор, пока в спальню не проскользнула, как вороватая кошка, королева Стефания и осторожно не улеглась на свою часть супружеского ложа. А Леопольд тогда встал и, пошатываясь, как после долго попойки, а на самом деле от горя, заковылял по бесконечным коридорам, чтобы найти свою Галочку и удрать обратно в Горенку. Хотя как осуществить и то, и другое, он и понятия не имел. Впрочем, ему не удалось отойти от своих апартаментов более чем на пятьдесят шагов, потому что услужливые стражники, сообразив, что он заблудился, препроводили его обратно.
А Тоскливец тоскливел в своей комнатенке. Он тоже был при памяти и Василия Петровича узнал сразу же, но предпочел притвориться, что он только Фаусто и больше никто, потому как так больше гарантий, что тот не станет, как всегда, впутывать его в свои художества. Но он ошибался, потому что Леопольд полагал, что Тоскливец уж наверняка не помнит, а если нет, то вспомнит, если к нему заявиться в гости вместе с палачом, который, когда другая работа отсутствует, помогает на кухне по разделке туш. Итак, была глухая ночь – подходящее время для любовников и воров. А наш Фаусто мечтал стать и тем, и другим, потому что Клара была для него недосягаема, как луна, – в замке она занимала почетное положение придворной дамы, жила в просторных покоях, а в свободное время вышивала гладью лебедей и прогуливалась по саду в компании придворных, которые добивались ее милостей. Тоскливца она не подпускала к себе даже на пушечный выстрел,
А Клара Тоскливца узнала с первого взгляда, но виду не подала, потому что ей предоставилась наконец замечательная возможность повоспитывать его, причем без всякого пояса целомудрия. И довести его до такого кипения, чтобы он сразу кинулся с ней в загс после возвращения в Горенку – по непонятной для нее самой причине Клара была уверена в том, что рано или поздно она обязательно возвратится в родное село и будет вспоминать как страшный бред то, как она делает королю книксен, а тот бесстыдно пялится ей за корсаж. И то, как она танцует затейливые танцы с придурковатыми придворными, у которых, невзирая на пышные титулы, существует, как ей казалось, всего одна мечта – рассупонить ее забесплатно. Кроме того, ей не хватало телевизора, гигиенических пакетов, шпротов, кофе, сигарет и единоборств с Тоскливцем. Но и подпускать его к себе она тоже не собиралась. И злорадно посматривала на него, когда он позволял себе к ней приблизиться. Она и ему делала книксен, но не потому, что была обязана– мало ли в замке секретарей, а чтобы продемонстрировать свои выпуклости и того позлить. И то, и другое мастерски ей удавалось, и Тоскливец постоянно находился в состоянии, приближенном к экстатическому.
А Павлик пожаловаться на жизнь никак не мог, потому что кормили хоть на убой. А дома его поджидала все та же супружница с его собственными отпрысками, которые перенеслись сюда вместе с ним. Проблемы бытия его не мучили – супружница была безотказна и послушна, правда, его донимала нежеланная полнота – на месте талии появился кругленький животик, увеличивающийся после каждого обеда. И двигаться ему становилось все труднее – живот тащил его в постель, чтобы отдохнуть в ней от предательской силы земного тяготения, а с постели он вставал в дурном расположении духа с измученным телом, которое становилось все менее надежной подставкой для его легкоранимой, как ему казалось, души.
Итак, каждый играл свою роль, как вышколенный в школе жизни актер. Никто, правда, не смог бы ответить им на вопрос, для чего это им было нужно и почему они не объединили свои усилия против всех остальных обитателей замка. Наверное, все по той же причине, что и в Горенке – каждый выживал сам по себе. К тому же болтовня до добра не доводит. И вскоре наш новоиспеченный Леопольд (а что случилось с его предшественником, Василию Петровичу известно не было) осознал, что в этом огромном замке он, в общем-то, совершенно одинок. И что слуги в глубине души его презирают, а для королевы он всего лишь прикрытие для ее шалостей, но какие к ней могут быть претензии, если она годится ему в дочери? А поселить у себя Галочку он не может, потому как тогда разразился бы ужасный скандал и королева ее отравила бы или, по крайней мере, попыталась это сделать, чтобы защитить свою честь. Хотя «честь» в этом замке – понятие относительное. Он попытался было выяснить у Фаусто, что такое королевская честь, но тот наплел с три короба чепухи про то, что это что-то типа девственной плевы только по всему телу и что у королевской четы она должна светиться, как будто ее покрасили золотой краской и присыпали брильянтами. Изрытая эту галиматью, Фаусто ехидно ухмылялся, и Василий Петрович выгнал его взашей, лишний раз убедившись, что Тоскливец – он везде Тоскливец, хоть в замке он живи, хоть где. И решил тогда Леопольд изыскать способ перемещаться по замку без свиты и так, чтобы его не могли узнать. И украл из собственного же гардероба какую-то одежонку, напоминавшую одежду пажа. Но только ему было невдомек, что костюм этот был маскарадный и придворным это было отлично известно. Итак, напялив на себя тесную одежонку, которая сжимала грудь и мешала дышать, Леопольд отправился по запутанным коридорам на поиски Галочки, решив, что внутренний голос обязательно ему поможет. Но он, понятное дело, ошибался, потому что внутренний голос давно уже от него устал и сейчас тому хотелось спать. А по дворцу тем временем разнесся слух о том, что Леопольд окончательно спятил, прогуливается в маскарадном костюме, и поэтому надо стараться его не замечать. А Леопольд только поражался тому, как ему удается \ бесшумно (на самом деле он топал, как лошадь) и незаметно приближаться к своей Цели – длинному сараю в углу двора, в котором в одной из коморок ютилась Галочка со своей престарелой матерью. И он нашел их. Они сидели на убогих топчанах и ели из глиняных мисок какое-то варево. Увидев его, Галочка только руками всплеснула: «Васенька! Это же не одежда, а шутовской костюм. Зачем ты его надел?».
– Хотел прийти к тебе незаметно…
– Это совершенно невозможно. Во дворце тысячи ушей и глаз, и о том, что ты здесь, уже давно все известно. А как только ты уйдешь, они расправятся со мной для того, чтобы тебе досадить. Вот и все. Я очень хочу домой.
– Я тоже. От роскоши у меня депрессия. И ни одного искреннего лица. Все стараются или украсть, или обмануть. И врут, что попало.
– Я знаю. Я уже это поняла.
– Я тебя больше не оставлю. Отсюда мы уйдем вдвоем, а о твоей матери позаботятся мои слуги.