Сошел с ума
Шрифт:
— Он глумился над ней, Поля. Девочка страдала. Какой-никакой я все же отец.
— Тебе нет необходимости оправдываться… Тем более передо мной… Но ты ошибаешься. Эдичка никогда ни над кем не глумился. Ты просто не смог его понять. Он жил сердцем, не умом. И женщин знал, прости, лучше тебя. Тебе могло показаться, что он глумится. На самом деле он твоей дочери угождал.
— Он бил ее, мучил!
— Значит, ей так было нужно. Именно это. Боль, любовное страдание, полное подчинение силе. Подумай хорошенько, разве иначе она могла в него влюбиться? До беспамятства влюбиться. Эдичка гениальный дамский угодник. Но еще — он был герой. Ты просто не понял.
Я
Полина легко, привычно разгадала мои мысли, словно я их высказал вслух.
— Хорошо, Миша, ты тоже прав. Мы оба устали, давай ложиться. Только запомни одно — тебе станет легче. Не ты убил Эдичку, ему самому так захотелось. Он тебе поддался. И еще. Почему не спросишь, что я чувствую? Тебе неинтересно?
— Что ты чувствуешь?
— Мир опустел, — произнесла она будничным тоном. — Эдички больше нет.
Она была такой же мне женой, как я ей мужем. Затянулся призрачный роман. Даже нелепая смерть Трубецкого поставила в нем только запятую, не точку. Точку должен был поставить чей-то кулак или пуля.
Я был к этому готов, но окончательный расчет, видимо, откладывался по непонятным причинам. Никто, даже хмурый Витек, хотя и косился, слова дурного не сказал. Можно было подумать, что ничего не произошло, а если кого-то запихнули в мешке в закрытый фургон и вывезли в неизвестном направлении двое здоровенных битюгов, то это всего лишь будничная подробность обыкновенного распорядка дня. Бледная Катя выглянула в окошко, помахала вслед фургону ручкой. Прасковья Тарасовна у ворот истово крестилась. Витек азартно колол дрова. Мариночка тянула за руку:
— Дядя Миша! Дядя Миша, пойдем качнемся разок!
Полина вообще не вышла проводить усопшего… любовника? побратима? подельщика? Все утро просидела, прикованная к телефону. Только пес Нурек, почуяв неладное, попытался прокусить у фургона колесо, но ему это не удалось. Один из битюгов угостил вопящую собачку пряником. Из вежливости Нурек подержал гостинец в зубах, но тут же выплюнул.
К вечеру и мы трое, Полина, Мариночка и я, тронулись в путь. За баранкой Витек, позади «тойота» сопровождения, набитая под крышку дюжими телохранителями. Не было и речи о том, куда едем и почему я оказался в этой машине, а не лежу, скажем, на полу зеленого фургона рядом с Трубецким. Об этом знала Полина, но молчала. У меня не было ни документов, ни денег и никаких вещей, кроме тех, что на мне. Ночью Полина тоже молчала, хотя мы оба не спали. Так, пролежали в каком-то смутном забытьи, изредка переворачиваясь с боку на бок. Прощание бывает всяким, бывает и таким.
Если, конечно, не упомянуть об одной незначительной детали. Где-то уже под утро Полина невзначай отдалась мне. Впрочем, громко сказано — отдалась. Скорее всего с ней случился маленький, невинный сексуальный каприз. В какую-то паузу бессмысленного дремотного бдения она вдруг оказалась сверху, приникла грудью, горячо задышала, повертелась, пристраиваясь ловчее, оседлала — и мгновенно облегчилась. Я-то сам и пикнуть не успел. То ли изнасиловала, то ли что-то хотела внушить.
Аэродром в Жуковском, в зеленой тине обводных каналов, как неприметное окошечко в недалекое
Приземистые ангары, словно ящеры, выползшие из глуби веков, стремительные ленты взлетных полос, блестящие лепешки локаторов, фантастическая мозаика бетонных заборов, проводов, железных надолбов, колючей проволоки и гудящих турбин. Вызов Всевышнему на шоколадной щеке земли. Много самолетов и мало людей.
У проходной нас встретил рослый полковник-летун, склонился в поклоне, поцеловал Полине руку. В дорожном одеянии — темная куртка, темные брюки — она была неотразима для мужского взгляда, как и раздетая догола. Заблестев очами, улыбаясь, представила полковнику спутников — меня и Мариночку. Витек вытаскивал из багажника чемоданы. Полковник дружески пожал мне руку:
— Никита Воробьев… Вы тоже летите?
Я пожал плечами.
— Он летит, — сказала Полина. — Вот все наши документы.
Полковник величественно отстранил ее руку с протянутой черной «визиткой». Задумчиво обронил:
— Давно не виделись, Поля!
— Четыре года, дорогой! — она произнесла это так, как если бы пригласила его на случку. Полковник сверкнул белозубой улыбкой:
— Ничего, даст Бог, наверстаем!
Меня они оба не брали в расчет, хотя, знакомя, Полина представила меня мужем. Я не был в претензии. Понимал: лететь мне отсюда некуда.
Миновав проходную, где двое часовых лишь окинули нас безразличными взглядами, долго шли по летному городку, мимо сторожевых будок, приземистых ангаров, диспетчерских служб и столовой, напоминающей общественный туалет на большое количество посадочных мест. Наконец вышли к шеренге зеленопузых серебристых вертолетов, где нас ожидал человек в рабочем комбинезоне, весело отдавший полковнику честь.
— Все в ажуре, Никита Сергеевич.
— Спасибо, Алеша. Грузимся — и айда!
Витек пыхтел сзади, нагруженный чемоданами и баулами. Человек в комбинезоне перенял у него часть клади и направился к вертолету, стоящему чуть в стороне. Вислобрюхое чудовище с четырьмя ушами гигантского спаниеля. Из грузового люка высунулась кудрявая голова.
— Привет, командир! — и затащила чемоданы и баулы внутрь.
— Ну что?.. — промямлил я и умолк. Полина, как всегда, видела меня насквозь. Ее печальные глаза темнели двумя бездонными озерами. Светлые волосы растрепались. Мариночка повисла у нее на руке.
— Мамочка, полетим на этом самолетике? Почему он без крылышек?
Я сказал:
— Давайте прощаться, да?
— Ты разве остаешься? — это прозвучало не холодно, не горячо, но с такой интонацией, как если бы спросила а стоило ли тебе вообще появляться на белый свет, милый?! Полковник, уловив деликатность момента, отошел в сторону.
— Куда ехать? Дочка в таком положении, да и все остальное…
— Понимаю. Не будь таким рохлей, Миша. Держись.
— Ты знала, что Трубецкой сдаст меня в психушку?
— Я этого не хотела. Но Эдичка всегда был ослушником. За это и поплатился. Забудь.
— Но ты… Но ты!..
— Я тебя не обманывала, Миша. Если только чуть-чуть, — притянула к себе, поцеловала в губы, оттолкнула, опалила темным взглядом — быстро зашагала к вертолету. Гордая голова на стройной шее, сильные ноги. Из сердца потянула кровь. Мариночка вырвалась, прибежала ко мне. Я ее поймал, поднял. Радостные глазенки-звездочки.