SoSущее

Егазаров Альберт

— Бедная мама, — протянул Рома, и опять Платон не понял, что хотел выразить этот недососок, искреннюю скорбь по вековечной и неутолимой материнской привязанности или тонкий сыновний глум.

— И что, получается, из-за этого рудимента меня миллиардером назначат? — спросил Рома, нахально заглядывая в глаза мистагогу.

— Чудны путы твои, Госсподи, — произнес Платон и возвел руки вперед и вверх, словно обращаясь через окно к мученику-горнисту. — Дают же такое сосалище всяким… всяким обсосам! — чуть не вскричал он, нащупав языком свои десять рядов, уже побитых двенадцатью стоящего перед ним туповатого неофита. — Чтобы стать настоящим сосуном, мало бородавок во рту, нужно и мозг иметь между ушами. Кто меняет таинство на миллиард? Идиоты и полные идиоты. Пробужденный сосун сублимирует мгновенные инстинкты и стремится через многие миллионы прошедших лет разделить таинства СОСа со своими прапредками.

— Ну ладно, ладно, дядь Борь. Конечно, мне не миллиарды нужны, а чтобы к таинствам присосаться, — успокоил старшего товарища

неразумный кандидат в олигархи.

— Хорошо, из полного идиота ты, надеюсь, вырос, но на идиота в развитии пока не тянешь. Пробужденный сосунок, не говоря уже о просветленном сосуне, не присасывается абы как, он ищет не вымя, а собратьев, и нынешних, и присных, и так во веки веков. В миллионы веков.

— Ну, это вы хватили, дядь Борь, в миллионы веков, — примирительно произнес Рома-неофит, и Платон не успел, а может, ему и не захотелось одергивать приставленного к нему протеже.

— Нет, не хватил. То, к чему тебе предстоит присасываться, есть, с одной стороны, квинтэссенция [56] миллионнолетних бездн земных, а с другой — ты сам квинтэссенция тех самых бесчисленных веков — ты продолжатель особого направления жизни, ты гельмантиссимус, наследник рода гельмантов. Живой, разумный, современный, ты берешь силы у мертвых, простейших и древних, — но ты и даешь, ты открываешь ворота в настоящее первичным сосунам, ты для них, как это говорили в комсомоле, путевка в жизнь, средоточие надежд, радость воскрешения. Продолжатель традиций. Вершина эволюции самого совершенного вида.

56

Quinta essentia — «пятая сущность» или пятая элементаль Братства, по сути и по чину это олеа — нефть. — Вол.

— Ну, Азарыч, недаром о тебе легенды ходят. Червяком обозвал, если не хуже, гельминтом позорным, чтоб им повылазить, а у меня от гордости, как его?.. да, сосало припухло, все двенадцать рядов, — опять с какой-то издевательской амбивалентностью встрял Деримович и картинно выпятил и без того мощную верхнюю губу.

— Вижу-вижу, губа не дура. Теперь понял, как древняя кровь в тебе пробуждается. Ничего, сделаем тебя настоящим сосунком, а там, глядишь, и на мегауровень поднимем, до самого Главсосалища [57] . Извольте, ваше высоство, — произнес Платон с преувеличенным подобострастием.

57

Главсосалище — неизвестный термин, более нигде не встречающийся и обозначающий, судя по употреблению, какую-то высокую инстанцию СОСа. Не исключено, что Главсосалище существует лишь как фигура речи, используемая для развода недососков. — Вол.

Рома громко, по-детски рассмеялся и спросил с интонацией пятилетнего ребенка:

— Дядь Борь, а у вас почему при десяти рядах губа не пухнет?

— Да я уже давно, Ромочка, на тонкие эссенции перешел. Лет восемь как сублимирую, — признался Платон и с нескрываемым восхищением посмотрел на готовый к экстренному сосанию орган воспитанника. — Но тебе рано еще сублимировать. Жалко такое сосалище без добычи оставлять, — сказал он и привычно поднес левую руку к глазам. Часов, конечно же, на руке не было, как не было при нем и других привычных вещей. Да, подзабыл он правила. Преодоление зависимости от профанического мира — первое условие слета. Он повертел головой и наткнулся взглядом на тарелку казенного хронометра, висевшую над дверью. Секундная стрелка на нем не ползла, а нервически перепрыгивала от деления к делению. Работают, заключил Платон и, обращаясь к воспитаннику, сказал:

— Пора обедать.

Участники экстренных Овулярий обедали в большой столовой пионерлагеря, построенной в том штукатурно-гипсовом варианте классического стиля, который ошибочно получил название сталинского. Реконструкция здания, предпринятая для проведения Овулярий, сохранила практически все его характерные черты: звездные капители колонн, выстроившихся перед главным входом, гербовый рельеф на фронтоне, высокие двери с полуциркульным завершением. Только внимательный глаз мог бы найти отличие новой эмблематики от старой. На кубических основаниях двух ближайших ко входу колонн наряду с растительно-звездным орнаментом можно было обнаружить простые геометрические петроглифы в виде перечеркнутых треугольников: вершиной вверх на левой колонне и острием вниз — на правой. Такие же треугольники, только не перечеркнутые, имелись и на верхних, подпираемых капителями, кубах. Сам фронтон тоже, казалось, не претерпел изменений — распростертые вверху крылья с колесом посредине и привычный глазу советский герб в крепких руках пролетариев-щитодержцев. Только раньше главную советскую святыню охраняли рабочий с колхозницей, а теперь, после того как детей в лагере сменили олигархи, солнце советов поддерживали тонкие руки двух сидящих на запятках девушек. В девушках было что-то неуловимо египетское: многоярусные ожерелья, тонкие талии, длинные ступни и пышные прически, увенчанными странными уборами: голова той, что слева, несла похожий сбоку на кресло предмет, а

на девушку справа водрузили тот самый домик с перевернутой крышей, что красовался на груди Платона.

Пройдя под странной сценой перекатывания тонкими руками комсомольских богинь главного символа СССР, участники Овулярий оказывались перед дверью, справа и слева от которой в нишах стояли фигуры еще двух девушек, только эти были гораздо серьезнее и мощнее. Одна с высоко поднятой головой левой рукой поддерживала срезанный сноп, а правой держала орудие жатвы — кривой, точно юный месяц, серп. Вторая девушка, также задрав подбородок, прижимала к груди книгу, из которой торчало неестественно большое, чуть ли не страусиное перо. При этом стоящему в трех метрах от двери зрителю казалось, что девушки смотрят не вперед и вверх, как следовало бы из общего порыва их фигур, а строго и даже пристрастно оценивают взглядами входящего. На этом декоративные излишества не кончались. Штукатурные медальоны над нишами также несли какое-то послание вступающему в храм вкусной и здоровой пищи, но ничего общего с едой они не имели: в одном красовались перекрещенные циркуль и угольник, в другом — традиционные серп с молотом на фоне трех колосков, лежащих на книге. Только полуциркульная арка над массивной дверью говорила о том, что за ней царство чревоугодия: над проходящим в столовую нависали тяжелые, перевитые лентами гроздья-букеты из фруктово-овощного ассорти, а над ними уютно расположилось сияющее жирными лучами восходящее солнце. Видно было, что все символы, окружающие главные ворота храма изобилия, достались от прошлой эпохи и, судя по тому, что их касалась только малярная кисть, они полностью встраивались в таинства эпохи настоящей.

Кто бы мог подумать, глядя в детстве на всю эту лепнину, что она могла выражать нечто большее, чем невразумительные постулаты марксизма-ленинизма. И Платон, тогда еще Борька, тысячи раз поднимался по ступенькам школы и проходил мимо срезанных колосьев с рогами изобилия, мимо жниц, больше похожих на античных богинь, и спроси у него, какое отношение имеет вся эта штукатурка к дедушке Ленину, ни за что бы не ответил. И вот, надо же, все пригодилось, ну, дорисовать там треугольнички, ну, «дом» и «трон» на головы гербохранительниц поставить — и все, код новых таинств готов. «Всегда готов!» — неожиданно вслух сказал Платон, и десятки голов мгновенно повернулись в его сторону.

В большом трехпролетном зале столовой прибывающих распределяли по стихиям и ступеням. Весьма запутанная система, которую не без участия Платона ввели лет десять назад, все еще работала, хотя никто, включая его самого, до конца не понимал, почему рассаживаться надо именно так. В ближнем левом углу столовались аэрархи, еще левее и дальше за колоннами — игнархи, напротив, в дальнем правом, — аквархи, справа от входа — терархи, у витража напротив дверей находились представители пятого элемента — олеархи, ну а в центре этой импровизированной пентады обедал высший состав: квадратом сидели тетрархи, между ними, на небольшом возвышении, помещались действительные члены тринософской комиссии, и еще на голову выше — божественные диархи. За отдельным столом, на самом верху помоста, подавали Сокрытому, но его место в течение церемониальной трапезы оставалось незанятым. На то он и Сокрытый, чтобы скрываться. Что касается внешнего круга, всю эту толпу из ооцитов, недососков, олигохетов и приглашенных овулякров, а также олигархов-самозванцев, являвшихся в действительности никакими не олигархами, а обыкновенными олигополами [58] , — этим отводилось место в боковых приделах столовой. За рассаживанием и порядком следили мощные, вооруженные стеками териархи.

58

Представленные виды из внешнего круга по причине малой упоминаемости в текстах обрисовать крайне трудно. Если воспользоваться аналогиями из наших весей, овулякры, вероятно, те, кто допущен к порогу таинства Овулярий, но пока не посвящен в них; ооциты и недососки — здесь все ясно — они прекрасно описаны в тексте в диалогах Платона; олигополы в классическом понимании — монопольные торговцы, распилившие рынок, действительно, самозванцы в олигархическом ряду, но при чем здесь малощетинковые черви олигохеты — понять невозможно. — Вол.

Все избранные, проходя в столовую, обнажали левую грудь, предъявляя свое право на то или иное место в трапезной. И в зависимости от того, каким клеймом в последний раз было помечено сердце избранника — одним из четырех типов треугольников или домиком с перевернутой крышей, — в соответственно помеченную область и направляли участника Овулярий. За столом, уже внутри элементальной группы, иерархией занимались тетрархи с приданными им на случай возникновения конфликтных ситуаций териархами. Здесь место зависело от количества клейм. Нарушителей порядка могли запросто лишить обеда и приговорить к заплыву по Внешней Волге в реликвиях эры первоначального накопления капитала. В наградной комплект нарушителя входили золотые цепи с распятием в масштабе один к десяти, часы из того же металла, метко прозванные за размеры и вес котлами, особо провинившимся надевали еще и браслеты на каждую руку, а в качестве исключительной меры для бузотеров высшей пробы имелся набор из десяти массивных перстней.