SoSущее
Шрифт:
Никто не разговаривал, хотя это и не было запрещено Уставом. Возможно, причиной тому была усталость, возможно, переживание того, что ты вступил в настоящий инфернаум [245] , Главное Хранилище Утраченного Слова Терры, или в принятом сокращении Главхруст, где находятся упомянутые тезкой Онилина образцы — те самые, от которых в обыденный мир падают тени, принимаемые людьми за предметы.
Платон прибавил шагу. Он хотел догнать идущую впереди ладную фигурку. Фигурка четко, по-военному, печатала шаг на гранитных плитах, но при этом совсем не по-строевому делала отмашку одной рукой, из-за чего переливающийся атмосферный шлейф за ее спиной был не симметричен.
245
Инфернаум —
Онилин не ошибся. Это был Нетуп. Сейчас он войдет в круг Представления, и стоящие на входе стражи наденут на него виртуальный шлем допуска. Как раз этот момент и не хотел пропускать церемониарх. Заключение в шлем было предусмотрено для адельфов всех начал, за вычетом истинных и принятых олеархов, старшего расклада арканархов, членов Верховного Совета, тринософов и диархов, ну и самого Сокрытого, на которого за неимением головы надеть шлем было нельзя по определению. Все остальные подвергались обязательному зашориванию несъемным наголовным устройством, картинка в котором формировалась в зависимости от степени допущенного в Храам брата.
Как говорится, Платону Платоново, а Нетупу — Нетупово.
И ничего с этим не поделаешь.
Устав.
Онилин подоспел как раз вовремя. Нетуп еще не успел обзавестись своими персональными шорами, что давало Платону шанс на изменение счета в свою пользу.
Однако спешка его чуть не погубила. Забыв, что перед калибровочным столом есть лишняя ступенька, он споткнулся и едва не снес одного из хранителей-камердинеров.
Нетуп, уже склонивший выю перед похожим на плаху или жертвенник столом, от неожиданности выпрямился и, взглянув на растерянное лицо Онилина, спросил:
— Ну что же вы, Платон Азарович, все никак не утолите наклонности вуайеристские. Лета ведь уже… — и, не дав Онилину времени на ответный выпад, ткнулся лицом в специальное углубление в алтаре. Один из камердинеров тут же вдвинул в стол невидимый доселе ящик, а второй накинул на затылок Нетупа тыльную часть шлема и защелкнул ее.
Нетуп, издав невольный вздох, выпрямился с упругостью автомата и повернулся к Онилину той частью тела, которая раньше называлась лицом. Теперь на его месте поблескивало кевларовое забрало с вентиляционными отверстиями. А там, где раньше находились глаза и переносица, сейчас светился экран. Собственно говоря, экран показывал то, что под ним и находилось, — Нетуповы слегка навыкате глаза — с той лишь разницей, что теперь они были электронные и плоские. И с этого момента смотрели они на церемониарха не с той беспредельной наглостью, которую всего минуту назад демонстрировал его бывший протеже, а с плохо скрываемым испугом. Потому как сейчас он видел Онилина не в физическом, а в могущественном облике главного церемониарха. Платона в силах видел Нетуп. А это и был его самый что ни на есть подлинный вид, пусть пока и по эту сторону «», но со временем, станется, перешагнет он границы Братства и станет столь же почитаем с его внешней стороны.
Он, Настоящий, заслуженный и досточтимый брат.
Платон Азарович Онилин.
То-то же.
Щелчок замка с пневматическим запором был сильным, но аристократично глухим. Так щелкают дверцы дорогих бронированных авто. Домовина, видно, была не простой, элитной, потому как и крышка ее поднялась вверх с той
Ромка сделал жадный глубокий вдох, плотнее сжал веки и приготовился рассмотреть мир в новом свете… И ничего, кроме тьмы, не увидел. Света не было никакого, ни нового, ни старого. Рентгеновская калька окружающего мира растворилась, как дым. И тогда он решился открыть глаза. Открыл — и тут же зажмурился снова — от ослепительной яркой россыпи звезд на ночном небе. Определенно, со зрением творилось что-то не то. Такую вспышку может обеспечить только солнце, и то после темного подвала. А здесь крохотули звезд, плывущие в Млечном Пути. Не открывая глаз, чтоб, не дай богг, не ослепнуть от прожекторов, освещающих мемориал, он повернул голову вбок — нет, рентгеновская вселенная никуда не исчезла — он отчетливо видел зеленоватый край гроба, шевелящиеся тени деревьев, светлые фигуры за ними. И даже бетонная плоть героев оказалась прозрачной, открывая его новому зрению свое не очень эстетичное нутро: сваренный из арматурных прутьев скелет и неряшливую забутовку из строительного мусора с бутылками, утюгами и даже старыми ботинками.
Получается, стоит ему закрыть глаза, как у него тут же автоматически включается рентгеновское зрение. А как оно выключается? «Не спать же с зелеными чертиками на веках?» — неожиданно перешел на вопросы мирной жизни будущий олигарх. Наверное, из-за рентгена и в небе чернота. Хотя странно, звезд рентгеновских разве не бывает?
Может, и бывает, только на чурфаке они о других звездах тары барили. О тех, в кого еще можно было впиться и ботокса не хлебнуть.
Держась за край гроба, он привстал и, сощурив веки до камеры-обскуры, окинул пространство своим обычным, дневным зрением. Терпимо. Тогда он открыл глаза пошире: зрачки медленно, но все же адаптировались. Ослепительно блистающий мир убавил яркость и в нем теперь были различимы отдельные детали. И они были не безнадежны, потому что неведомой силой его плавучий гроб отнесло к противоположному берегу резервуара, и теперь войти в Зал Вечного Огня ему ничего не мешало.
Только вот стоило ли? И Ромка взглянул на вход в туннель, что вел к Вечному Огню.
Прямоугольная дыра в стене, разделенная на три части двумя колоннами, темная и гулкая, исторгавшая из себя странные хлюпающие звуки и шипение, доверия не вызывала. Хуже того, она вызывала безотчетный, просто-таки животный страх.
Его взгляд обратился налево, к широкой лестнице. Ведь она тоже ведет к верхней террасе… «К озеру слез, пролитых Скорбящей. По Сыну своему, что покрыт знаменем красным», — голосом Онилина прозвучал фрагмент предания Братства.
Деримович с опаской покосился на усеянную мужиками стену, на сощуренного Ильича в квадрате то ли значка, то ли недомерка-флажка. Как будто ничего опасного. Да и мужики вроде приветственно машут руками, словно бы кого-то встречая. Пусть и не его, но руки у всех пустые, не то что у тех, «восставших из ада» во главе с дырявым Данко. Эти свинцом не польют, разве что шапками закидают. И потом, чего им ерепениться? Вон, написано же «Наступил и на нашей улице праздник». Наступил, значит, радуются. Почему не проскочить? Так размышлял хитроумный недососок в попытке избежать испытания огнем славы. Тут всего-то, раз, два… — семь пролетов.
Раз… — стоило Деримовичу поставить ногу на ступень, как стена ожила. Первым голос подал Ильич со знамени-значка.
— Выжил, выжил-таки, мегзавец. Каков, кгасавчег, фогменный кгасавчег, — повторял Ильич, умильно шевеля бровями, но не для того, чтобы рассмешить кандидата, а в попытке что-то разглядеть поверх себя.
Бросив взгляд поверх барьера, Ромка увидел то, что не удавалось разглядеть вождю мирового пролетариата. Увенчанный путеводной звездой меч, воздетый над курганом мощной дланью Зовущей.