SoSущее
Шрифт:
И ладно бы, человечек для гельманта не проблема. Но кто из подвластных Боггу начал подал идею о передаче искры Божжей лысой обезьяне? С коварной изуверской мыслью сделать это маленькое умелое существо более самостоятельным и эффективным. Мол, снабженное этой самой искрой, оно о ней и позаботится, и чисто интуитивно отыщет все части потерянного Слова и утраченной им Силы. И соберет, наконец, камни, и поместит их в Чашу. И двое станут одним. И всё растворится, как дым, сделавшись Единым.
Им.
Какой же изувер мог подать Неназванному такую крамольную,
Излишни — значит не нужны. Скорлупой на ядрах орехов, шелухой на семенах стали бы вестники, сухой корой на растущем дереве стали бы они.
И все. Прощайте, девочки, глупышки земные, нежные и сладкие. Прощайте, одежды кожаные, прощай, истома, плоти, ласки, гудбай.
Зачем теперь ангелы играющим, когда они сами познали бы Богга и стали бы от Него, и стали бы Им самим. И чуть что, взывали бы — уже не к вестникам Его, к Самому Высочайшему.
Сами к Самому — без посредников.
Ай лю-лю.
Не вышло, хвала Тебе. Точнее, наполовину вышло. Потому как искру играющие получили, а от кого она и для чего она — не знают.
Мучаются.
Боггу молитвы — нам продолжение в силах Дающей.
Что ж, вот и он — тот, кто задумал совершить непоправимое для хранителей баланса. Нет, не чужой, не пришелец и не враг гельмантов вселенских — свой, можно сказать лучший из лучших… Он, ренегат-предатель, бунтовщик-изгой… Он, избранный носитель света и непревзойденный представитель — слова и дела Божжего в персти земной.
Справа стоит он, на высокой колонне, цепями железными прикованный, а цепи те сквозь ребра продеты, и ноги тернью опутаны, и дыра проделана в боку, чтобы не забывал, окаянный, дела свои злодейские — воровство искры Божжей у законных и, так сказать, полномочных представителей Его на Земле.
Но и этого мало предателю. Так дела его злобесные Братством представлены, что не на одни муки плотские обречен он, не одна лишь боль от одежд его кожаных терзает его.
Ибо проклят от века светоносец самозваный. И не братьями проклят, которых предал, играющими проклят он — теми, кто ликом обязан ему человеческим. Кому нес огонь и свет Божжий. Коварным Сатаной, Люцифером проклят он, а прославлен — так себе — Прометеишкой жалким для сказок греческих.
Хотя, какой из него Сатана? Рядом противник его, Сата исполинский, Сата извивающийся — левый столб обвивает, людей заблуждает. Далеко-глубоко хвост его тянется — аж до печени Люциферовой достать может, и погрузиться в нее, и насладиться кровию братской.
А вот и наследники «падших» поднимаются по лестнице крутой к боку Прометееву.
И готовят руки свои вонзить в плоть мягкую и вырвать куски сладкие.
Горе тебе, носителю света, Люциферу рода нефилим, четвертым солнцем Озара осиянного, в цепи закованного, с огнем разделенного.
«Горе тебе горькое!» — повторяют братья, заглядывая в огромную,
И погружают в нее длани свои, и рвут подлую плоть.
Причащаются, отвращаясь.
Отвращаются, причащаясь.
Ромке никак не удавалось разглядеть, что же все-таки происходит внизу.
Действительно, зачем вереница братьев идет вначале по лестнице вверх и, задержавшись буквально на несколько секунд у правого бока гиганта, тут же спускается вниз? Что они делают там? К чему устремляются?
Вот тяжело поднялся какой-то пузан, вот он отвел руку… Вот — да-да, гигант вздрогнул, и волна мускульного напряжения побежала вверх, сильная волна, такая, что Деримович, почуяв легкий толчок в гранитный пол, открыл глаза.
Так и есть — вспышка.
Следующий — та же картина.
А еще через одного Роману почудился стон. А вслед за стоном идущий из глубин смех.
Первым побуждением Деримовича было крикнуть будущим его братьям оставить на минуту их увлекательное занятие. И он крикнул. «Эй!» — крикнул он.
Потом еще раз.
Еще.
Реакции не было. Тогда он застучал кулаком по массивной плите, но сразу же понял, насколько бесполезны эти попытки.
Но кто же с ним говорил в туннеле? Может, сам огненосец?
Тогда почему не отвечает? И куда делся его наглый тон? В стон ушел от причиняемой братьями боли?
Тогда не следует ли ему переждать плазменные атаки гиганта? Ведь должны они когда-то закончиться: и эти долбаные кольца, и не менее долбаные братья, ковыряющие Прометеев бок. И тут он снова услышал идущий снизу голос, низкий и как бы растянутый.
— Я не кончусь, пиявка, не надейся, пять тысяч лет терпел и… — а потом стон и как раз в то время, когда к боку гиганта подобрался один из братьев. Пауза… и продолжение, — а они не закончат, пока к ним ты не придешь…
Ударение голос сделал на «ты».
— И что мне делать? — возмутился Роман. — Ты же, мля, сожжешь меня, как чучело какое.
— Я власти не имею над кольцами огня. Но ты имеешь власть над болью… — сказал гигант, и тут же несколько стоящих на площадке фигур облепили его бок и стали совершать движения, отдаленно напоминающие действия массажиста. Гиганта теперь трясло непрерывно, огонь в чаше факела то разгорался до пожара, то угасал до размеров свечного, а венчающее его кольцо славы теперь поливало пространство плазмой, как из пулемета.
Черт, даже закаленному 90-ми Ромке стало не по себе при виде судорог этой газовой горелки в человеческом обличье, хотя он и отдавал себе отчет в том, что гигант превратил бы его в шкварку без всяких сусолей-мусолей.
— Прекратите! — крикнул Деримович в пол.
Ответа не последовало, но, как ни странно, облепившие бок гиганта фигуры вернулись на место.
Вспышки плазмы на время прекратились. И Ромка, закрыв глаза, знал почему — в веренице братьев появился разрыв.
«Но ты имеешь власть над болью», — звучал у него в ушах бас огненосца.