Сотник Лонгин

Арсеньев Василий

– Да мне все равно, а вот нашей империи нужны такие люди, как вы, старые вояки, ветераны!

– Империя? Не понимаю. У нас ведь республика!

– Бросьте, – усмехнулся Сеян. – Все вы прекрасно понимаете. Старой доброй республики больше нет. Ее последние защитники пали на поле вблизи Филипп. Вам ли не знать об этом?

Лонгин заметно побледнел. Ему отчего-то стало не по себе и хотелось только одного – как можно скорее бежать отсюда, но он не мог и двинуться со своего места. А его собеседник продолжал:

– Итак, друг мой, слушай меня внимательно. Император велел собрать еще

один отряд из ветеранов и направить его в Германию вместе с новым наместником Квинтилием Варом. Ты, как мне известно, был трибуном когорты, в этом же ранге вновь призываешься на службу. В Германии твоя когорта вольется в состав XVIII легиона, – проговорил он, вставая с места. – Да, и мой тебе совет, уважаемый Лонгин, – берегись сентябрьских ид…

***

В городе племени убиев, в колонии, некогда основанной Марком Агриппой, которой по истечении ряда столетий суждено будет стать немецким городом Кельн, во дворе храма Августа на высоком алтаре пылал огонь, пожирающий мертвую плоть. Играла флейта. По склону холма стекали вниз красные ручейки, смешиваясь с водами местной речушки. Молодой рослый жрец в белой тоге, запятнанной кровью, привычным движением руки перерезал горло очередной жалобно блеющей овечке, удерживаемой его помощниками. Кровь из поврежденной артерии стекала в глубокий сосуд, а затем обмякшее, вздрагивающее, судорожно глотающее воздух животное волокли к резнику, разделывающему туши приносимых жертв. По каменным плитам двора тянулся длинный багряный шлейф…

На алтаре пылало жаркое огнедышащее пламя. В воздухе струился аромат благовоний. Серый дым восходил в небеса, хотя тот, кому приносилась жертва, доживал свои последние годы на земле…

Молодой жрец присел отдохнуть на камне, и на его плечо легла тяжелая мужская рука:

– Что, сынок, умаялся? Сегимунд, как ты, мальчик мой? – прозвучал голос на латыни с сильным акцентом.

– Где этот римлянин? – спросил на родном наречии Сегимунд, оглядываясь по сторонам и ища глазами Вара.

– Он принес жертву и направился в баню, – сказал Сегест. – И меня, кстати, приглашал с собой.

–А что ж, ты, отец, не пошел вместе с ним? – усмехнулся Сегимунд.

– Я хотел поговорить с тобой, мальчик мой.

– О чем? – покосился на отца Сегимунд. – Впрочем, идем… Луций, подмени меня, – крикнул он своему помощнику, торопливо пересек двор и по ступенькам поднялся в храм, – в глубине здания стояла высокая высеченная из мрамора статуя божественного Августа, пред которой в золоченой курильнице дымились благовония. Сегест, последовавший за сыном внутрь храма, остановился в нерешительности пред изваянием.

– Говори, отец, – потребовал Сегимунд. – Здесь нас никто не услышит. Или ты страшишься этого мраморного истукана? Поверь – за всё то время, пока я нахожусь в этом святилище, он не подавал признаков жизни…

Сегест, с тревогой поглядывая на изваяние, которое весьма походило на живого человека, сказал сыну:

– Будь осторожен, мальчик мой. Следи за своими словами. И помни – не всю жизнь тебе прозябать здесь, в этой богом забытой дыре. Ты удостоился гражданства. Однажды ты поедешь в Рим, ты увидишь мир, который велик и огромен, и в нем много разных чудес…

– А

зачем, отец? Зачем мне этот Рим? Зачем мне это гражданство?

– Как – зачем? У тебя будет все: богатство, власть, влияние. Твои дети уже никогда не увидят Германии.

– Я не хочу для них такого будущего, – мрачно отозвался Сегимунд. – Арминий давеча рассказывал, как наш соотечественник по прозвищу Германец едва не убил этого божественного Августа, – он кивнул в сторону статуи. – Он видел страх в глазах этого плешивого старика, когда мимо него пролетело копье, брошенное Германцем. Этот бог боится за свою жизнь, как любой смертный!

– Тише, Сегимунд, тише, – прикрикнул на сына Сегест, кинулся к выходу, проверил, что их разговор никто не слушает, и вернулся назад. – Не смей так говорить! Не смей, – тяжело дышал Сегест. – И меньше слушай Арминия. Он сбивает тебя с пути. Сам купается в милостях Кесаря, а тебя хочет погубить. И Туснельда под его влияние попала. Но ничего – ему она не достанется…

– Что ты сделал, отец? – встревожился Сегимунд. – Что с Туснельдой?

– Да успокойся ты, Сегимунд. – усмехнулся Сегест. – С твоей сестрой все в порядке. Она обручена…

– Как обручена? С кем?

– С сыном вождя марсов Маловендом.

– Что ты натворил, отец?! – воскликнул Сегимунд. – Арминий тебе этого никогда не простит!

– Да плевать я хотел на твоего Арминия, – вспылил Сегест. – Скоро, скоро я положу конец его влиянию. Римляне увидят, что он враг…

– Ты не посмеешь сделать этого! Да и не поверит тебе никто.

– Однажды Арминий допустит ошибку, которая станет для него роковой. Помяни мое слово!

Войско Квинтилия Вара переправилось через Рейн и двигалось вдоль берега реки Липпе. Вслед за конным отрядом Сегеста, тремя когортами преторианцев и когортой ветеранов, возглавляемой трибуном Лонгиным, тянулся длинный обоз из мулов, навьюченных тюками с разной снедью, и повозок, где сидели юристы, писцы, судьи, откупщики, сборщики податей, маркитанты, наконец, блудницы, которым всем вместе предстояло водворить римский порядок в землях варварской Германии. Справа от колонны неслась полноводная река, в которой плескалась рыба, а слева пролегал горный кряж, утопающий в зелени первобытных лесов, богатых дичью. Высоко в небе кружил орел. Квинтилий Вар, сидя верхом на породистом скакуне, жмурился на солнце и, будучи в прекрасном расположении духа, даже скинул с себя доспехи, хотя его и предупреждали об опасностях и таящихся в лесах разбойниках.

– Добрый знак Юпитер посылает мне, – довольно ухмылялся он.– Теперь, когда у меня, как у Кесаря, собственный отряд германской стражи, мне ничего не страшно…

Сегест, который еще плохо знал латынь, а потому часто прибегал к помощи толмача, ехал рядом с Варом и выслушивал его веселую болтовню.

– Легионеры – это мои дети, Сегест, а я для них как родной отец. Поэтому я теперь везу в Висургон столь большой обоз. Они, поди, соскучились по римской пище, да и женщин давно не видели, а теперь у них появится отдушина. Солдат, который весел и доволен жизнью, будет служить Риму с удвоенной силой! А что ты молчишь, Сегест? Ты разве не веришь мне?

Конец ознакомительного фрагмента.