Сотрудник гестапо
Шрифт:
– А ты видел, чтобы полицейские в немецкой форме ходили?
– спросил Михаил, кивая на Дубровского.
– Никаких передач ему не потребуется,- многозначительно сказал тот, пристально вглядываясь в лицо Михаила Высочина.- Ну, готовы? Тогда пошли.
Николай подбежал к брату, обнял его, уткнулся ему в грудь. Тот похлопал его по спине, сказал:
– Ничего, Никола! Поживи один. Главное, будь человеком. Увидишь Лиду, расскажи, как было.
– Кто такая эта Лида?
– резко спросил Дубровский.
– Дивчина моя,- ответил Михаил и, обращаясь к Николаю,
Он прильнул к брату и что-то успел прошептать ему на ухо. Дубровский уловил только слова «совхоз Ильича», но сделал вид, что ничего не услышал.
– Ну, хватит, хватит! Не навек прощаетесь! Пошли!
Когда Михаил Высочин подошел к раскрытой двери, ведущей в сени, Дубровский приказал солдату следовать впереди. За ним, понуря голову, зашагал Михаил Высочин. А в двух шагах позади него пошел Дубровский. Так, гуськом, они и дошли до здания русской вспомогательной полиции. Возле входа прохаживался полицейский с карабином. Дубровский отпустил солдата, предварительно поблагодарив его за добросовестную службу фюреру и великой Германии.
Дежурный по полиции, с сонным видом, по первому же требованию Дубровского выдал ему ключи от комнаты и услужливо спросил:
– Не требуется ли еще чего-нибудь?
– Нет, нет. Мы ненадолго,- ответил Дубровский. Оставшись в комнате наедине с Михаилом Высочиным, Дубровский разрешил тому сесть. Сам уселся за стол напротив и пытливо заглянул в его глаза. Михаил виновато потупил взор.
– Так вот, Михаил Высочин, сегодня протокола я вести не буду. Для этого у нас впереди много времени. А пока расскажите мне все про вашу партизанскую банду. Все, что вы о ней знаете.
– Никакой банды я знать не знаю. Я честно работаю на шахте.
– А вы не торопитесь с ответом. Подумайте хорошенько. Чистосердечное признание может спасти вам жизнь.
– А мне и думать нечего. Я…
– Постойте, постойте… Поднимите глаза.
Михаил с трудом оторвал взгляд от поверхности стола и посмотрел на Дубровского. В его серых, чуть расширенных глазах чувствовался испуг, но вместе с тем в них сквозила и решимость.
– А откуда у вас листовки со сводками Советского информбюро?
– И про листовки я ничего не знаю.
– Так. И Лидию Смердову вы тоже не знаете?
– Не знаю я никакой Лидии.
– Как же так? А брату вашему про какую Лиду говорили?
Михаил Высочин вновь потупил взор. Потом с трудом выдавил из себя:
– Есть у меня девушка. Лидой зовут. А вы все Лидия да Лидия. Вот я и попутал.
– А какие листовки вы ей давали?
– Не давал я ей ничего. Зачем это мне? У меня мать при Советской власти арестовали. До сих пор не знаю, жива ли, погибла ли. Думал, при новой власти спокойнее будет. А вы и меня туда же. Что я вам сделал?
– Пока ничего особенного, распространяли антигерманские листовки. Но ведь кто-то взорвал водокачку, кто-то поджег маслозавод. Разве не ясно, в Кадиевке действует партизанская банда.
– А при чем тут я? Что, на мне свет клином сошелся?
– Не только вы. Есть еще некто Кононенко. Вы его знаете?
– Нет. Кононенко я тоже не знаю.
– Еще раз прошу вас подумать серьезно о своем положении. Сейчас я с вами спокойно разговариваю. Но у меня есть средство заставить вас говорить правду. Не вынуждайте меня прибегать к крайностям.
– Я говорю правду. Я ничего не знаю про партизан. И никакого Кононенко не знаю.
– Могу напомнить. Он был директором совхоза неподалеку от Кадиевки.
– Я в совхозе не работал. Откуда мне его знать?
– Ну, допустим. А Василия Иванова вы тоже не знали?
Михаил Высочин недобрым взглядом посмотрел на Дубровского.
– Так знали или не знали?
– повторил тот.
– Как не знать! Был мужем моей сестры.
– А почему был?
– Потому что был, да весь вышел. Говорят, расстреляли его…
– Кто расстрелял?
– не унимался Дубровский.
– А кто его знает! Он еще до прихода немцев с квартиры исчез. Может, русские и расстреляли.
– И сестру вашу тоже?
– Не-е. Сестренка вместе с ребенком в эвакуацию поехала.
– Кстати, скажите, а почему русские не забрали вас в армию?
– Потому и не взяли, что мать моя вроде как враг народа. Арестована при Советах. А детей врагов народа в армию не брали. Про то я вам и толкую, что при Советах я вроде как враг. А теперь, при немцах, тоже, выходит,- враг? Сами-то рассудите, каково мне?
– Ну, а если вы не враг новому порядку, тогда выкладывайте начистоту, что это за партизанская банда у Кононенко?
Михаил Высочин безнадежно махнул рукой. Больше минуты оба сидели молча. Дубровский думал о том, что, видимо, никакой ловушки здесь нет. Рунцхаймер не имеет никакого отношения к доносу Крючкина. Следовательно, надо постараться скрыть эту подпольную организацию от немцев. А Михаил Высочин, стараясь не показать охватившего его волнения, с ужасом думал о провале группы.
«Неужели сам Кононенко попал к ним в руки? Не может быть. Я же был у него вчера. За один день они не могли его так обработать, чтобы он показал и на меня, и на Лидию Смердову. Постой, постой! А может, Смердова оказалась у них? Но она же ничего не знает про Кононенко».
В памяти мелькали события и лица. Михаил вспомнил, как перед самым приходом немцев его вызвал первый секретарь горкома партии Михаил Егорович Игнатов. Как после короткого разговора предложил ему остаться в Кадиевке и быть связным между Василием Ивановым: и Кононенко. Василия Иванова оставляли в Кадиевке в качестве секретаря подпольного горкома партии, а Кононенко поручили возглавить партизанский отряд.
Правда, связным Высочину быть так и не довелось. На четвертый день после прихода гитлеровцев Василия Иванова схватили гестаповцы на явочной квартире Кротова, куда он заглянул для встречи с подпольщицей Анной Айдаровой. И странно, Иванова забрали, а ее, Айдарову, не тронули. Да и остальных подпольщиков даже не потревожили. Видно, Василий Иванов только своей жизнью распорядился.