Сотворение мира.Книга первая
Шрифт:
Хаббард поднялся, подтягивая измятые штаны.
— Ты что, старина, с ума спятил или от рождения кретин? Какой же дурак даст тебе десять долларов за такую дрянь! Ведь в твоей бочке никуда не уедешь, с ее колес содрали резину.
— О резине речь пойдет отдельно, — сказал Шатун, мотнув головой. — У меня есть пара слегка залатанных шин и три камеры. Если купите бочку, я вам отдам все это за пять долларов.
Том Хаббард с выражением грусти ощупал свой потайной карман.
— Пятнадцать долларов у нас не наберется, — сказал он, — мы можем уплатить тебе десять долларов за бочку
Пьяный Шатун издал нечленораздельный носовой звук.
— Ладно. — Шатун почесал затылок. — Гоните десять долларов и ступайте к моей палатке за резиной. А остальные пять долларов отдадите по прибытии в Сайото, когда подрядчик выдаст вам деньги. Идет?
— Идет, — сказал Хаббард. — Получай десять долларов. Мы пошли за резиной, а там поглядим…
До обеда Хаббард смонтировал с Максимом оба ската, постучал по разукрашенным пластырями шинам и удовлетворенно крякнул:
— Можно ехать…
«Луковичный батальон» начал свой поход на следующий день. С утра были сняты лагерные палатки, немудреный скарб уложен в кузова машин, все мужчины сошлись к насыпи, где Шатун решил произнести напутственную речь.
— Вот что, — сказал он, скептически оглядывая длинную колонну дряхлых, облупленных автомобилей и мотоциклетов, — ни на какую помощь в дороге не надейтесь. Отстающих мы ждать не станем. Тут каждый отвечает за себя, а бог — за всех. Привалы будем делать через четыре часа.
Он еще раз обвел взглядом свой растянувшийся вдоль дороги батальон, снял шляпу и сказал, икая:
— С богом! Поехали!
Шатун сдержал слово, данное Хаббарду: прыгая на ухабах, немилосердно стуча, бочка понеслась за полуразбитым, окутанным дымом «Гудзоном» пьяного голландца. Максим, лежа на сене и ухватив за плечо Хаббарда, затрясся как в лихорадке.
— Из этого круглого холла получился бы отличный родильный приют, — простучал зубами неунывающий Хаббард.
«Луковичный батальон» с грохотом, скрежетом, стуком и свистом несся по широкой дороге на восток. Автомобили трещали, скрипели, из их выхлопных труб летели искры и чадные хвосты дыма. Ветер гнал по степи тучи густой пыли, и все вокруг было окутано желтоватой мглой.
Максим глянул в заднее оконце бочки. Следом за «Гудзоном», выбрасывая из громадного радиатора молочно-белые струи пара и хлопая полуразбитыми крышками капота, хрипя, как паровоз, мчался десятитонный «лейланд», битком набитый мужчинами, женщинами и детьми.
— Если только наша бочка оторвется от «Гудзона», мы пропали! — прокричал Максим. — Этот дьявол раздавит нас, как лепешку: у него не работают тормоза…
— Ничего, трос у нас крепкий, выдержит, — невозмутимо ответил Хаббард.
Первый привал сделали в открытой степи. Максим вылез из бочки размять ноги и услышал истошный женский крик. В громадном кузове пышущего жаром «лейланда», очевидно, еще на ходу началась драка. Четверо растрепанных худых старух, ругаясь на чем свет стоит, избивали молодую смазливую женщину. Они таскали ее за волосы, пинали ногами, хватали за плечи и за руки и старались выбросить за борт грузовика. В ногах у женщины колотились в крике двое полуголых исцарапанных
— Катись отсюда, потаскуха, вместе со своими щенками! — злобно кричали старухи.
— Тут мы тебе не дадим распоясываться!
— Ступай, шлюха, к своим…
Старухи выкрикивали мерзкие слова, плевались, визжали. Избитая в кровь женщина цепко держалась за край борта и, втянув голову в плечи, кричала животным криком. Десятка два мужчин, одетых в темное, покрытое пылью рванье, равнодушно наблюдали сцену, не вмешиваясь в драку.
— За что они ее? — спросил Максим у Хаббарда.
Тот пожал плечами:
— Должно быть, кто-нибудь из мужчин улучил момент и подкатился к ней. Старухи и одурели. Я ее знаю, эту бабенку, — она родила на дорогах двух байстрюков, а сейчас беременна третьим. Ее зовут Марта. Она из Южной Дакоты, но национальности своей не знает. Так вот и шляется из штата в штат.
Хаббард выплюнул докуренную, обжегшую ему губы сигарету, вразвалку подошел к «лейланду» и сказал лениво:
— Эй вы, драные кошки, хватит! А ты, божье дитя, слезай оттуда и сыпь со своими собачатами в бочку, у нас места много.
Сидящий у руля здоровенный мужчина с аккуратно подбритыми баками, прищурив глаз, посмотрел на Хаббарда и бросил сквозь зубы:
— Ты еще откуда такой взялся? Или хочешь, чтоб я прошелся домкратом по твоей шелудивой спине?
Сунув руки в карманы, Хаббард повернулся спиной к владельцу «лейланда», помог избитой Марте сойти на землю, снял с грузовика ребятишек, проводил всех троих к бочке и, вернувшись, сказал сидящему за рулем человеку:
— Послушай, дохлый поросенок, ты, наверно, не знаешь, кто я такой. Запомни же, меня зовут Том Хаббард, по прозвищу Красный. Не слышал?
Мужчина с бакенбардами удивленно поднял брови:
— Ты Том Красный?
Он снял кепи и вытер ладонью потный лоб.
— Извини, пожалуйста, я тебя не узнал. У нас говорили, что ты казнен в чикагской тюрьме.
Хаббард усмехнулся, посвистал и стал прохаживаться возле бочки. Максим побродил по степи, остановился покурить у грузовика, где собрались мужчины. Всюду он слышал одни и те же разговоры: о засухе и разорении, о голоде, о том, что сотни ферм в Кентукки проданы за бесценок.
— На нашем горе наживается всякая дрянь, — сказал бритый старик в потертой шляпе. — Мы разоряемся, а те, у кого есть деньги, скупают земли за бесценок, а потом сдают их в аренду втридорога…
— У них, конечно, все идет иначе, — ввернул белобрысый парень с гаечным ключом в руке. — Они пашут тракторами сразу большие загоны, устанавливают на полях свои молотилки, нанимают сезонных рабочих. А вот, скажем, мы с братом имели одного мула, и тот издох от сапа…
Максим слушал все, что говорили люди, ходил взад и вперед и думал о том, что мир, должно быть, очень нескладно устроен, если даже в стране, которую все считают самой богатой, множество людей нищенствует и всюду царит неправда. Тут, в степи, на привале «луковичного батальона», у Максима впервые в жизни появилась мысль о том, что он вообще напрасно живет в этом беспощадном мире и что, пожалуй, было бы лучше покончить с этим миром всякие счеты.