Сотворение мира.Книга первая
Шрифт:
Тот улыбнулся краешком губ:
— Я дома учился. Отец мой служил на железной дороге, книги домой приносил, заставлял читать. Потом меня доучила война.
— На войне вы, должно быть, многое повидали, — с уважением сказал Андрей.
— Да уж, довелось горя хлебнуть…
— Расскажите, как вы колотили беляков.
На тронутое загаром лицо Острецова легла неуловимая тень. Он прибил плетью горячий пепел на краю костра, задумался, опустив голову.
— Мы их колотили, и они нас колотили, — проговорил он неохотно. — Всего
— А у белых были боевые генералы? — спросил Андрей.
Острецов подложил под голову полушубок, вытянул ноги, хлопнул плетью по сапогам.
— Был один: Корнилов… Этакий крохотный человечек с лицом пастуха-азиата… Сейчас он лежит на Кубани, между станицами Медведовской и Новотитаровской, и на нем растет пшеница. Впрочем, на нем ничего не растет. Когда Екатеринодар был взят красными… нами… труп Корнилова вырыли, сожгли на городской площади, а пепел развеяли по ветру…
— Кто же это сделал?
— Нашелся один такой, Сорокин. Его потом застрелили в ставропольской тюрьме за бандитизм и измену пролетариату…
Деланно зевнув, Острецов повернулся лицом вниз, и Андрею показалось, что он заснул. Костер почти догорел, над курганом закружилась мошкара; дальние, оставленные кем-то в поле копны стали терять очертания, расплываться в сумерках. Лежа на армяке, Андрей вдумывался в слова Острецова и жалел о том, что был мал в годы войны и не пришлось ему скакать, увитому пулеметными лентами, на бешеном коне, убивать белых генералов, отстреливаться от бандитов. Ему представлялось все это необычайно увлекательным, и он живо вообразил себе полыхание алых знамен, звон тачанок, смертный блеск острых клинков…
— Ты бы насбирал веток и подкинул бы в костер, — сказал Острецов, — а то ветерок к ночи утихнет, и нас загрызут комары.
— Сейчас насбираю, — с готовностью вскочил Андрей.
Он сбежал с кургана, нашел протоптанную скотом тропу, вернулся с кучей завернутых в попону сучьев и разжег костер. Острецов сидел молча, опустив подбородок на колени и обхватив руками худые ноги.
— Ну вот, теперь веселее будет, — сказал Андрей.
Протянув Острецову пачку с папиросами, он спросил:
— А вы ездили в Казенный лес ловить бандитов?
— Каких бандитов? — вскинул голову Острецов.
— На которых мой брат наскочил. Он весь разговор слышал и говорит, что у одного голос очень знакомый. Видно, кто-то из наших огнищан с бандитами водится. Потом Длугач ездил в Казенный лес на облаву. Я думал, что вы тоже ездили.
— Нет, я не ездил, — равнодушно сказал Острецов, — меня в тот день не было дома…
— В лесу, говорят, землянку нашли с дверями и печкой.
— Да, мне рассказывали, — кивнул Острецов.
— А в Пустополье два бандита сами сдались. Пришли к начальнику милиции и говорят: «Получайте наше оружие — гранаты, обрезы, ножи — и не считайте нас врагами Советской власти».
— Сдрейфили, значит?
— Говорят:
— Что ж, их отпустили домой? — усмехнулся Острецов.
— Нет, в тюрьму посадили, потому что они пропустили срок амнистии.
— Так им и надо, сволочам!
Резким свистом Острецов подозвал распутанных меринов поближе, подкинул сучьев в костер и сказал Андрею:
— Давай будем спать, а то мне завтра до зари надо начинать работу…
Они накрылись полушубком, армяком и умолкли. Андрей поворочался немного, потом сразу уснул.
Острецов не спал. Уже вторые сутки его не покидало чувство острой тревоги. По всем расчетам, Савинков должен был появиться в Ржанском уезде и назначить встречу с командирами рассыпанных по селам и хуторам зеленоармейских отрядов. Но проходили недели, а Савинкова не было. Вначале Острецов думал, что его задержали за границей какие-нибудь неотложные дела. Но третьего дня в Костин Кут пришел из деревни Волчья Падь молодой парень, лесник Пантелей Смаглюк, один из ближайших помощников Острецова. Смаглюк принес наспех набросанную карандашом записку Погарского, который, очевидно, скрывался у кого-то из объездчиков.
Полковник Погарский писал:
«Неделю тому назад Б. В. С. был переправлен к нам в квадрате 13, южнее Друскеники, и проследовал по маршруту Новогрудок, Столбцы, Негорелое, где его встречали я провожали, как было условлено. В последний раз Б. В. С. видели в Минске, после чего его след затерялся и до сегодняшнего дня никем не обнаружен. Подозреваю неладное. Будьте начеку. Предупредите отряд и надежно укройте оружие. Я выеду в направлении на Минск, а по возвращении дам знать о себе. Записку эту уничтожьте…»
Записку, по требованию Погарского, Острецов уничтожил, сказал Пантелею Смаглюку, что надо делать, и в тот же вечер засунул свой маузер под стреху соседского сарая. За двое суток ничего не произошло, но чувство тревоги не покидало Острецова.
«Если провалится такой человек, как Савинков, значит, все пропало, — думал Острецов, глядя на легкий дымок гаснувшего костра. — Значит, придется зарыться в землю и дожидаться лучших времен…»
Уже давно взошла луна, мирно улеглись на стерне кони, потянуло ночным холодом, а Острецов так и не уснул. Ему было не до сна.
«В двадцатых числах августа с. г. на территории Советской России был задержан ОГПУ гражданин Савинков Борис Викторович, один из самых непримиримых и активных врагов рабоче-крестьянской России (Савинков задержан с фальшивым паспортом на имя Степанова В. И.)».
Это официальное сообщение Советского правительства было опубликовано в газетах, передано по радио и тотчас же облетело весь мир.
Савинкова арестовали в Минске, отправили в Москву, а через девять суток он предстал перед военной коллегией Верховного Суда СССР. Он давал показания в течение трех дней.