Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
— Уж не ранила ли она и твое сердце? — усмехаясь, спросил Александр Данилович.
Роман смутился, отвел глаза.
— С чего это ты взял, дядя Саша?
— Как с чего? — вмешалась Галина, жена Александра Даниловича. — Помнится, вы все, три брата, были отчаянно влюблены в прекрасную Елену. Не так ли? Ну что покраснел? Не пойман ли с поличным?
Она засмеялась, потрепала его густые темные волосы.
— Пощади парня, — сказал Александр Данилович. — Пора ему собираться. Товарищи ждут. — Подвинув стул к Роману, он неожиданно спросил: — Отец с матерью знают, куда ты отправился?
— Никто не знает, — потупив голову, сказал Роман. — Я не
— Почему?
— Потому что они стали бы меня отговаривать, а мне не хотелось вступать с ними в спор.
Александр Данилович постучал пальцами по столу.
— Так. Ну что ж… Ладно. Если будет возможность, я сообщу им о тебе. А теперь, дорогой мой, прощайся с Галиной, я тебя провожу.
Он вызвал автомобиль, довез Романа до гостиницы, обнял его, поцеловал и проговорил негромко:
— Счастливо! Я горжусь тобой.
Утром с группой добровольцев Роман Ставров, он же Романо Гарсиа Росос, сел в поезд и уехал в Испанию.
Андрею Ставрову очень не хотелось покидать Дальний Восток. Он успел привязаться к огромному краю с его неоглядной тайгой, могучими реками, суровой красотой сопок и падей, с его коренными жителями — молчаливыми дружелюбными охотниками, рыболовами, дровосеками, земледельцами, мужественными шахтерами-рудокопами, неустанными тружениками, которым надлежало преобразить этот все еще дикий, богатый край.
В Кедровском районе, где жили Ставровы, было девять колхозов и одна коммуна. До переезда в Благовещенск Андрею часто приходилось бывать в этих хозяйствах, и он не раз дивился тому, с каким упорством, с верой в завтрашний день работали люди, которым нелегко было переходить от охоты или рыболовства к земле. Но и после переезда Андрей мало бывал в городе, старался получше узнать Приамурье, осмотрел десятки фруктовых садов, наметил места, где можно было разместить новые посадки зимостойких сортов яблонь, груш, вишен. Он с головой ушел в работу, и у него никогда не появлялось желания покинуть полюбившийся ему край.
Однако на этом все чаще стала настаивать Еля. Казалось бы, после рождения сына и переезда в город ее тоска по родным местам должна была утихнуть. На это надеялся Андрей. Он уговаривал Елю, просил посчитаться с его любимой работой, но Еля стояла на своем.
— Ты думаешь только о себе, — раздраженно говорила она Андрею. — Здоровье ребенка и мое состояние тебя мало трогают. Что это за город, в котором за одно яблоко надо платить бешеные деньги и днем с огнем его искать? Ребенку нужны витамины, свежие фруктовые соки. Ты думаешь об этом? Нам надо отсюда уехать.
— Подожди, Елка, — урезонивал жену Андрей, — пройдет несколько лет, и все здесь станет по-другому.
На красивом лице Ели появилось пугающее Андрея страдальческое выражение.
— В эти твои «несколько лет» сын станет рахитиком. А разве ты не видишь, как плохо здесь чувствую себя я, как мне не подходит этот климат, как я чахну в этой глуши? В конце концов, я не могу и не хочу здесь оставаться. Понимаешь? Не могу и не хочу.
Она отворачивалась, смотрела в окно и говорила жестко:
— Впрочем, как хочешь. Но знай одно: если ты не уедешь отсюда, я уеду одна. Возьму сына и уеду.
Андрей очень любил Елю. Он уже не мог представить своей жизни без нее. В его памяти проходили отроческие и юношеские годы, та пора, когда он долго и безнадежно добивался ее любви, и разве мог он допустить теперь, когда она стала наконец его женой и вот совсем рядом, неуклюже переваливаясь, шагает по комнате и весело
Печалило Андрея и то, что после четырех-то лет их семейной жизни Еля все больше стала охладевать к его родным и особенно невзлюбила Настасью Мартыновну, которая, как это часто бывает в отношениях между свекровью и невесткой, пыталась по всяким мелочам навязывать Еле свою волю: как и что варить, куда поставить кровать, стул или стол, и, хотя все это советовала мягко, неназойливо, самолюбие Ели, ее гордость все больше вели к явному разрыву. Даже и после переезда с Андреем в Благовещенск полоса отчуждения, которая пролегла между Елей и всеми Ставровыми, не только не исчезла, но стала все больше углубляться. А после рождения ребенка, когда занятый на работе Андрей написал матери, чтобы она приехала помочь Еле, появление Настасьи Мартыновны только подлило масла в огонь. Еля стала относиться к свекрови еще хуже, чем относилась там, в Кедрове, и Андрей понял, чем объяснялась эта подчеркнутая непримиримость: здесь, в городе, живя в квартире, где она, Елена Ставрова, была полной хозяйкой и делала все, что ей вздумается, приезд Настасьи Мартыновны как бы нарушал привычное для Ели единовластие. К тому же непоседливая Настасья Мартыновна пыталась, как всегда, во всех житейских делах использовать лишь свой опыт…
Теперь часто, возвращаясь с работы, Андрей заставал жену и мать молчаливыми, обозленными. Ему приходилось выслушивать жалобы, сетования, упреки одной и другой, причем они старались делать это втайне друг от друга, не думая о том, какую боль причиняют усталому, хмурому Андрею.
— Вы, Ставровы, все одинаковые, — сказала однажды Еля.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Андрей.
— Заполошные вы какие-то.
— То есть?..
— Маменька хочет всех подмять под себя — криво усмехаясь, сказала Еля. — Братец твой Роман сбежал неизвестно куда… Сестрица на голову мужа садится, Гоша не раз говорил мне о ней…
Обычно при таких разговорах красивое лицо Ели дурнело, светлые глаза темнели, взгляд становился напряженным. Андрей с неприязнью смотрел на жену, а однажды не вытерпел, подвел ее к зеркалу и сказал:
— Погляди на себя, на кого ты похожа. Ты рискуешь, дорогая моя. Если так пойдет дальше, весь хвост твоих поклонников разбежится.
Еля усмехнулась:
— Напрасно это тебя волнует. Авось кто-нибудь и останется. Не все же такие, как ты…
О «хвосте поклонников» Андрей упомянул не случайно. То, что Еля нравится многим, он знал давно, еще с ученических лет. Известно ему было и ее кокетство, пусть невинное, но постоянное, свойственное Елиной натуре, похожее на веселый, захватывающий спорт, кокетство, которое преображало ее, делало живее, разговорчивее. Это всегда злило Андрея, выводило его из себя, и, хотя прошли годы, он не мог вытравить из памяти ее одинокие прогулки с Костей Рясным еще там, в Пустополье, в школьные годы, ее почти серьезный роман с инженером Юрием Шавыриным, который сделал Еле предложение и которого озлобленный Андрей называл когда-то «розовощеким боровом в небесном плаще». Помнил он и сцену в вагоне-ресторане дальневосточного экспресса. Тогда они с Елей только поженились. К ней в ресторане начал приставать актер Вейганд-Разумовский, а она, вместо того чтобы оборвать полупьяного пошляка, расцвела, оживилась, а в часы вынужденной стоянки поезда пригласила актера собирать цветы. Может, ей тогда захотелось, чтобы он, Андрей, остался в вагоне?