Сотворение мира
Шрифт:
Ответ Гиппия был подготовлен не хуже:
— Как ты сказал, стратег, в Спарте два царя. Один поддерживает меня. Другой нет. Тот, что меня не поддерживает, скоро не будет царем. Так сказал Дельфийский оракул.
Пока его слова переводили, Гиппий смотрел в пол. Дарий хранил надменность. Как и на остальных, греческие оракулы на него мало действовали. В свое время сам он подкупил не одного.
Гиппий перешел к более практическим рассуждениям:
— Демарат будет смещен, потому что он незаконнорожденный. Клеомен сам сказал мне, что тому есть доказательства.
Выслушав перевод, Дарий впервые улыбнулся.
—
Шутка Дария прозвучала в Демоцедовом переводе непристойнее, чем была в действительности. Но что любопытно — Гиппий оказался совершенно прав. Они доказали незаконность Демарата и сместили его. И Демарат отправился прямиком в Сузы, где стал верой и правдой служить Великому Царю — и Лаис. Прошло не так много времени, и Клеомен сошел с ума и отправился к праотцам. Он начал кусать себя и, будучи не в силах остановиться, умер от потери крови. Демарат всегда любил описывать удивительную смерть своего соперника.
Дарий хлопнул в ладоши, и виночерпий поднес ему серебряный флакон с кипяченой водой из реки Хоаспа, протекающей невдалеке от Суз. Где бы Великий Царь ни находился, он пьет воду из реки Хоаспа и не предлагает ее больше никому. Он также пьет только гельбонское вино, ест пшеницу только из Асе и использует соль только из египетского оазиса Аммон. Не знаю, откуда взялся такой обычай. Вероятно, от мидийских царей, которым Ахемениды во многом подражают.
Пока Дарий пил, я заметил, что Демоцед внимательно смотрит на своего пациента: постоянная жажда — признак лихорадки. Дарий всегда пил много воды — и часто страдал лихорадкой. И все же он был крепким мужчиной и умел переносить все тяготы походов. Тем не менее при любом дворе где угодно на земле всегда существует непроизносимый вопрос: как долго еще проживет монарх? В тот зимний день в охотничьем домике на дороге в Пасаргады Дарию оставалось еще тринадцать лет, и нам не стоило особенно внимательно следить за количеством выпиваемой им воды.
Дарий вытер бороду тыльной стороной толстой квадратной, покрытой шрамами руки.
— Тиран Афин, — начал он и остановился. Демоцед стал было переводить и тоже остановился: Дарий говорил по-гречески.
Великий Царь посмотрел на кедровую балку, поддерживающую потрескавшийся потолок. В доме свистел ветер. Хотя считалось, что выросшие в горах знатные персы не замечают непогоды, все ежились от холода, кроме закутанного по-зимнему Дария.
Великий Царь начал импровизировать — раньше я никогда от него подобного не слышал, поскольку сопровождал его только на торжественных церемониях, где вопросы и ответы являются ритуальными, как в священных песнопениях моего деда.
— Сначала север, — сказал царь. — Вот где кроется опасность. Вот где погиб мой предок Кир, сражаясь с кочевниками. Вот почему я ходил на Дунай. Вот почему я ходил на Волгу. Вот почему я убивал каждого скифа, кого находил. Но даже Великий Царь не может отыскать их всех. Они все еще там. Их орды ждут. Ждут, чтобы двинуться на юг. И когда-нибудь они двинутся. Если это случится при мне, я перережу их еще раз, но…
Дарий остановился, полуприкрыв глаза, словно осматривая поле боя. Возможно, он вспоминал свое поражение — теперь уже можно назвать вещи своими именами — в скифских лесах. Если бы Гистиэй не удержал ионийских греков от сожжения
Я понимал, что Гистиэю не терпится напомнить всем о своей решающей роли в Скифской войне, но он не смел заговорить, пока ему не дадут слова, — только брату Великого Царя Артафрену на совете разрешалось выражать свое мнение в любое время.
Надо сказать, все это многое мне прояснило. Я понял, что хотя и вырос при дворе, но ничего не знаю о том, как в действительности осуществляется управление Персией. Рассказывая мне о своем отце, Ксеркс говорил только общеизвестные вещи. Иногда Гистасп ворчал на своего сына, но ничего нового не сообщал.
И только на совете в охотничьем домике я начал понимать, кто же такой Дарий, что он из себя представляет, и даже его преклонный возраст — сейчас я годился бы ему в отцы! — не смог скрыть того пылкого, хитроумного молодого человека, который сверг так называемого самозванца-мага и сделался владыкой мира, сохранив верность Шести знатнейших, с чьей помощью взошел на трон.
Дарий жестом отпустил виночерпия и повернулся к Артафрену. Братья были совершенно не похожи. Артафрен был просто грубой копией своего отца Гистаспа.
— Великий Царь и брат мой!
Артафрен склонил голову. Дарий прикрыл глаза и ничего не сказал. Когда главы персидских кланов собираются вместе, часто содержание их встреч нельзя выразить словами. Через много лет Ксеркс говорил мне, что у Дария был широкий набор жестов для выражения своей воли. К сожалению, я не был при нем столь долго, чтобы изучить этот важный язык.
Артафрен начал речь:
— Верю, что Гиппий нам друг, каким был его отец, которому мы пожаловали во владение Сигей. Верю, что в наших интересах видеть во главе Афин династию Писистратидов.
На лице Фессала отразилась радость. Но лицо Гиппия, как и Дария, было непроницаемо. Он был осторожный человек, привыкший к разочарованиям.
И Артафрен уготовил для него разочарование, сменив тему:
— Две недели назад в Сардах я принимал Аристагора из Милета.
Гистиэй выпрямился. Маленькие темные глазки следили за каждым жестом сатрапа.
— Как известно Великому Царю, — эту фразу используют при дворе, чтобы подготовить Великого Царя к сообщению о чем-то неизвестном ему или о том, что он забыл или не хочет знать, — Аристагор приходится племянником и зятем нашему верному другу, почтившему нас сегодня своим присутствием, — правой рукой Артафрен указал на Гистиэя, — милетскому тирану, предпочитающему общество Великого Царя своему родному городу.
Думаю, Дарий при этих словах улыбнулся. К сожалению, его борода была слишком густа и скрывала губы, поэтому не могу сказать с достоверностью.
— Аристагор правит Милетом от имени своего тестя, — продолжал сатрап. — Он обещает сохранять нам верность, как хранит сам тиран. И я ему верю. Ведь Великий Царь никогда не отказывал в поддержке тиранам своих греческих городов.
Артафрен замолк и повернулся к Дарию. Они обменялись взглядами — что означали эти взгляды?
— Мы ценим Аристагора, — сказал Дарий и улыбнулся Гистиэю, — поскольку его ценишь ты, наш друг.