Соучастие
Шрифт:
Савин рассердился.
— Перестань! Людям хуже твоего бывает, но они не говорят: «Мне безразлично». Ты, как слабак, только о себе думаешь.
— Ну, это уж слишком. — Виктор опустил голову и плотно сомкнул губы.
Савин был доволен, что парня задели его слова. Он повторил свой вопрос, только прозвучал он уже несколько иначе:
— Почему совершил кражу?
— Я взял…
— Не дали же.
Пожалуй, только сейчас Виктор понял всю суть совершенного. Ему казалось, что Савин знает о нем что-то большее. Знает и о том, что происходило
А Савин между тем сделал новую запись в протоколе и теперь, покручивая ручку, терпеливо ждал ответа.
Виктор перехватил его взгляд и невольно отвел глаза. Этот простой вопрос: «Почему совершил кражу?» — вдруг с необычной силой всколыхнул все переживания, которые обрушились на него в последние дни, вспомнились и поездки с Гурамом на вокзал и в магазин. Он почувствовал приближение новой опасности.
— Когда я брал деньги, то мало что соображал. Был выпивши, — отвернулся, не закончив фразы.
Савин понимал, что перед ним не закоренелый преступник, прошедший через колонии и научившийся многим хитростям.
— Плохо, Пушкарев, очень плохо! Ссылка на «камыш» и деревья, которые гнулись, тебя не оправдывает. И моего вопроса не снимает, — отчеканил он строго. — Говори правду, — пододвинув к себе телефон, стал распутывать шнур, давая тем самым время на обдумывание ответа.
— Мне очень нужны были деньги, вот и вся причина, — выдавил из себя Виктор.
Савин не был жестким прагматиком. И вопрос: почему Виктор совершил кражу, имел для него не чисто «утилитарное» значение, существенное для выяснения причин. Этот вопрос был для Савина и нравственно важен, потому что в интересах самого Виктора было необходимо разобраться в этих причинах.
— Так-так. Значит, говоришь, были очень нужны? И то ладно. Только деньги в принципе нужны каждому, а вот кражи совершают единицы. Чтобы пойти на это, помимо твоего «очень», нужно плюнуть себе в душу, забыть близких, отказаться от всего хорошего, что было в жизни… Но и этого недостаточно. — Савин с горечью смотрел на Виктора. — Так что давай не крути.
— Я не крал. Я Куприянову записку оставил. Правда, когда сунул под подушку, показалось, что в наволочку она попала. И подумал: спать будет ложиться — обнаружит. Написал, что сразу верну переводом. Подумал, что сто шестьдесят рублей его лимитировать не будут. Это правда!
Слова о записке были неожиданными. После долгой паузы Савин сказал:
— Тогда и мою правду знай. Записка не меняет положения. Ты взял деньги без спроса… Тайно… Распорядился как своими… Тебе, оказывается, многое растолковывать надо.
Виктор смотрел озадаченно. Объяснение Савина его расстроило.
— Твой ответ о записке отразить в протоколе?
— Пишите, вам виднее.
Савин чуть улыбнулся.
— Запишу! Только вот беда, записки твоей не было. Ее не видели ни мы, ни Куприянов.
Виктор посмотрел недоверчиво.
— Как
— Ты это серьезно? — спросил Савин. — Есть правильный путь — сначала честно рассказать, а уж потом говорить о чистосердечности. Где ж твоя записка?
— Положил ее Куприянову под подушку, — повторил он.
Савин вспомнил, что во время осмотра гостиничного номера ни он, ни Арсентьев под подушку-то не заглядывали.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Савин удивленно, наморщив лоб, Виктор — растерянно.
— Ну, допустим, положил… А теперь объясни, почему ты остался без денег? Растолкуй, как понять это «остался».
— Наверное, не точно сказал.
— Вот твой ответ, вот твоя подпись. Читай. — Савин приподнял бланк протокола и повернул его в сторону Виктора. — Давай внеси ясность, что значит «остался». У тебя их украли, отняли, потерял?
Виктор не ответил.
— В Москву когда приехал?
— Неделю назад.
— Сколько взял с собой денег?
— Какое это имеет значение?
— Имеет!
— Триста сорок.
— Ух ты! И за неделю без рубля? — удивился Савин. — Даже матери на пальто не оставил. Странное дело получается. Чего прячешь глаза? Боишься?..
Виктор с отчаянной решимостью взглянул на Савина и понял, что тот смотрит на него с досадой. От этого почувствовал еще большее огорчение.
— Чего бояться? Наказания? Чем больше, тем лучше, — возбужденно проговорил он.
— Если настроен вести разговор в таком тоне, то лучше его не вести.
Виктор опустил голову.
— Слушай, парень, брось… — навалившись на стол, громко сказал Савин. — Об этом говори другим, если они слушать пожелают. Еще никто в этом кабинете не говорил, что наказание желанно. Каждому хотелось поменьше. Наказание не страшно только несмышленышу… Ну, так куда же ты дел свои деньги?
Было видно — вопрос беспокоил Виктора.
— Как мне понимать твое молчание?
И только теперь, когда от обиды и стыда Виктор замкнулся, когда жизнь показалась ему лишенной всякого смысла, когда ожила терзающая душу тоска, он впервые услышал отчетливые посторонние звуки. Они жили в этом, казалось бы, непроницаемом кабинете. Сквозь распахнутую настежь форточку с улицы доносился шум самосвалов, скрежет железного скребка о тротуар, смех мальчишек, почувствовавших наступление весны. Там, за окном, шла такая знакомая, теперь уже ставшая для него невероятно далекой жизнь.
— Ты меня не слушаешь, Виктор, — нарушил молчание Савин. — Приди в себя и пойми ситуацию.
— Какую ситуацию?
— Почему такой обидчивый тон? Не нравится мой вопрос? Хорошо. Задам другой. Скажи: в Москву приехал с чужими людьми или с друзьями?
— С друзьями.
— Что же у них взаймы не взял? Ну, у Тамары неудобно — это ясно. А у Тарголадзе? Насколько мне известно, он деньгами располагал.
— Мне его денег не надо, — отрывисто проговорил Виктор.
— Поссорился, что ли?