Совдетство. Узник пятого волнореза
Шрифт:
– Вах! Я грузин, а мои родные племянники – армяне! Она бы еще абхаза в дом привела!
– А ты, кацо, с евреев бери пример, – советовал ему рассудительный дядя Юра.
– В каком смысле?
– В прямом: у них национальность по матери считают, чтобы наверняка. Умный народ. А мать у твоих племяшей кто?
– Чистокровная мингрелка!
– То-то и оно! Спи спокойно, дорогой товарищ, анонимка не подтвердилась!
– Погоди, но тогда получается, мой Илларион – русский, вернее – казак?
– С чего ты взял? У вас-то, грузин, как национальность определяется?
– Конечно, по отцу!
– Ну вот! В метрике у него что написано?
– Грузин!
– Что и требовалось доказать. Выпьем за дружбу народов!
Родня еще долго дулась бы на Машико, но тут отчудила младшая сестра Анна. Сначала она до помрачения
Слушая эти разговоры и будучи крайне мал, я догадывался, что речь идет об утрате чего-то очень ценного для девушки, но чего именно, не мог понять, хотя важность потери косвенно подтверждал один факт: во всех киосках Нового Афона и Сухуми пылилась толстенная книга. На лиловой обложке большими белыми буквами было написано:
Иван Папаскири
ЖЕНСКАЯ ЧЕСТЬ
Роман в трех книгах
Со временем я, конечно, понял, о чем шла речь. Образно выражаясь, если билет девушки уже кем-то прокомпостирован, то в поезд семейной жизни ее вряд ли посадят. В общем, недостойное замужество Машико померкло в сравнении с позором несчастной Анны. К тому же Мишан оказался невероятным трудягой, и вскоре на своем куске родового участка, выделенном дедом Илларионом, он начал строить новый дом для растущей семьи: два сына и дочь. Сандро, глядя на это, злился, хорохорился и клялся, что его дворец в отличие от халупы шурина будет двухэтажный с террасой по периметру, но дальше обещаний дело не шло, а потом он попал в тюрьму за драку на базаре с представителем закона. С милицией здесь, на Кавказе, можно всегда договориться, но буйный Суликошвили отнял у постового табельный наган и гонял сержанта по всему рынку, стреляя на ходу и взводя курок почему-то зубами, на этой детали делали упор все, кто брался описывать знаменитую перестрелку: «Ну, чистый абрек!» Этот подвиг прославил Пахана от Гагр до Сухуми.
Тем временем Анна от позора сбежала в Россию, в Армавир, где окончила техникум и вышла замуж за русского инженера Петю Карнаушкина, без памяти влюбившегося в нее с первого взгляда, едва увидев на городской танцплощадке. Конечно, невеста побаивалась, что в ночь после загса ребром встанет вопрос об утраченной девичьей чести и прокомпостированном билете, но бедняга на свадьбе от радости так напился, что совершенно не помнил момент, когда из жениха превратился в законного мужа. А узнав от юной жены, что ей было очень больно, впал в бессознательное счастье. Обо всем этом острая на язык тетя Аня, понизив голос, со смехом не раз рассказывала за столом сестре и невестке, вспоминая все новые и новые подробности.
На русского зятя семья Суликошвили нарадоваться не могла, прощая ему очевидные недостатки, и если он приезжал с женой и сыном Павликом в отпуск, его носили на руках в буквальном смысле слова: Петя в отличие от местных мужчин, знавших меру в застолье, надирался до самонеузнаваемости, и тогда его бережно уносили в избушку. Один приезд армавирской семейки мне хорошо запомнился из-за грандиозного скандала, редкого даже для шумных и сварливых нравов Суликошвили-Сундукянов. Когда блаженно-беспомощного Карнаушкина в очередной раз оттащили на покой, мрачная Машико буркнула, мол, для грузинки жуткий позор жить с таким алкоголиком. Вот она бы не смогла ни за что! Лучше одной. В ответ обидчивая Анна крикнула: да, муж у нее пьет, как помпа, зато он инженер, а не шпалоукладчик,
– Еще раз скажешь такое убью как собаку! – тихо пообещал он, и ему все поверили.
На следующий день Карнаушкины переехали в санаторий «Апсны», где в ту пору служил истопником Сандро, правда, долго он там не задержался, так как макнул в фонтан слишком заносчивого курортника, занимавшего номер люкс. Уступив им свою служебную каморку, сам Суликошвили ночевал в библиотеке, в бывшей церкви. «Сплю, как святой, в алтаре!» – сообщил он, вернувшись со смены. В следующий раз Анна приехала к родне погостить с Павликом уже без Пети Карнаушкина.
А легендарного Мишана я ни разу живьем не видел, в мой первый приезд он так и не появился в Новом Афоне, работал далеко от дома без выходных: через Грузию в Армению должен был проследовать Хрущев для встречи с ереванскими трудящимися, и железную дорогу срочно приводили в порядок. А на следующий год я обнаружил Машико во всем черном. Оказалось, одновременно строить свой дом и укладывать без отдыха государственные шпалы невмоготу даже очень сильному человеку. Закончив побелку комнат, готовых к приему первых отдыхающих, что обещало резко повысить благосостояние семьи, Сундукян-старший спустился по новенькой лестнице во двор, чтобы занести в помещение кровать. Она была втрое легче тех шпал, которые Мишан, если верить Башашкину, крутил в руках, как фокусник тросточку, но вдруг силач страшно закричал, схватился за грудь и рухнул замертво.
– Разрыв сердца! – констатировала скорая помощь. – Покойный пил?
– Нет, что вы! Он работал! – сквозь рыдания ответила безутешная Машико.
– Лучше бы пил… Сосуды надо тренировать.
На похоронах ее держали за руки, так как она в отчаянии вырвала почти все волосы на голове. У вдовы смолоду было плохое зрение, на что и списывали ошибки молодости. Теперь же от потрясения она почти ослепла и носила очки, напоминавшие театральный бинокль, к которому приделали заушные дужки. Машико осталась с двумя несовершеннолетними детьми: Карине, как и мне, было восемь, младшему, Мишане, любимцу покойного, – три. Все утверждали: мальчик – копия отца и лицом, и статью. В дошкольном возрасте он смахивал на пятиклассника. А вот старший сын Ашот в ту пору служил срочную на Байконуре, и по гуманным советским законам, как единственного кормильца в семье, его досрочно уволили в запас.
Рядовой Сундукян вернулся домой дней через пять после нашего приезда, не отслужив года. Он всех обнял, созвал родных и близких за длинный стол, еще не разобранный после поминок, и тут же, во дворе, хотел сжечь, как и положено, парадную форму, оставив себе на память только фуражку, но дядя Диккенс, младший брат покойного, не позволил, объяснив, что китель и брюки из чистой полушерсти просто необходимы ему при укладке шпал зимой. Оказывается, в Абхазии тоже бывает снег!
Из шумных застольных разговоров стало ясно, что из десяти месяцев службы боец половину просидел на гауптвахте, где неплохо себя чувствовал.
– Есть в кого, – тихо заметила Анна, но Нинон так ее пихнула в бок, что та чуть не подавилась мясом.
И все бы ничего, но у Сундукянов тем летом снимали комнату ленинградские чертежницы, одна постарше, вторая помоложе. Подруги. Я их хорошо запомнил, так как ежевечерне смотрел вместе с ними телевизор, стоявший на новенькой веранде. У Суликошвили тогда своего «ящика» не было, Сандро из-за этого страшно переживал, ерепенился, но если передавали футбол, смирив гордыню, шел к полуармянской родне. Молодую чертежницу я и сейчас вижу будто живую, особенно ее голубые, как у Мальвины, глаза, а вот старшую помню хуже, так как старался на нее не смотреть. Она курила, а женщины с сигаретами почему-то сызмала действуют на меня очень странно, по неизвестной науке причине мой двадцать первый палец мгновенно твердеет, вздымая штаны, поэтому, отправляясь к телевизору, я всегда брал с собой книжку и, раскрыв, клал на колени.