Совершенная crazy
Шрифт:
Горазон хотел с размаху плюхнуться прямо в центр шахматной доски (ведь быстрота и натиск в дружеской беседе – главный залог успеха!), но в последний момент передумал. Очень уж красивую комбинацию разыгрывал Федька.
Ночник Пашка гасить не стал, он совсем не мешал и придавал своим светом ещё больше мистичности его появлению.
– Привет, Башка! – крикнул Горазон и немедленно спрятался за угол, образуемый буквой «г».
– Здорово, коли не шутишь, – не отрывая глаз от шахмат, пробормотал Федька. – А кто это?! – вдруг опомнился он и огляделся слегка
– Я! – высунулся из-за угла Пашка и тут же спрятался.
Башка потёр виски и смахнул фигуры на пол, сказав «Доигрался!» таким тоном, каким говорят «Допился!».
– Федька! – рявкнул из-за укрытия Горазон.
– Ась?! – без признаков страха бодро отозвался Башка.
– Кто я?! – высунулся из-за угла Горазон.
– А кто ты?! – отчего-то посмотрел на потолок Федька.
– Пашка я, Горазон! Для тебя – Павел Иванович!
Фёдор встал, прошёлся по короткой стороне буквы «г» и отчего-то начал делать зарядку – взмахи руками и приседания.
Горазон разозлился.
Конечно, он понимал, что его появление заставляет вести себя людей неадекватно, но не зарядку же делать в пол-первого ночи!
– Пашка я! – повторил Пашка и поставил Башке подножку. – А для тебя – Павел Иванович!
Башка упал, посмотрел на Пашку и постучал себя по лбу.
– Думать надо, Павел Иванович, когда являешься!
– О чём?
– О любви, б…ть, – огрызнулся Башка, вставая с пола.
– Чудак-человек, – захохотал Горазон. – Страшно тебе – ори, чего ты придумываешь способы, как казаться невозмутимым?!
– А-а-а-а! – заорал Башка так, что на Горазона посыпалась пыль с полок, а мочевой пузырь напомнил о своём земном предназначении.
– Думать надо! – постучал себя по лбу Пашка.
– О чём? – вежливо осведомился Фёдор.
– О любви, соответственно, – ответил Горазон, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией.
– Вот чего я меньше всего хотел бы, Павел Иванович, так это думать о любви в твоём голом присутствии. – Фёдор сел по-турецки перед столиком и глубоко задумался, глядя на пустую шахматную доску.
– У нас, у призраков, одеваться не принято, – сказал Пашка, садясь напротив Башки тоже по-турецки.
– А что у вас принято?
– Шалить. Пугать. Искать своего убийцу.
– Как бы я хотел, чтобы ты шалил, искал и пугал без меня, Павел Иванович!
– Не получится, Фёдор. Ох, не получится! А знаешь, почему? – Пашка взмыл под потолок и два раза облетел вокруг люстры, словно спутник вокруг планеты.
– Почему? – поднял вверх глаза Фёдор.
– Потому что, когда я погиб, ты, Башка, раздвоился! – Пашка плюхнулся на прежнее место и прикрыл стыдное место шахматной доской.
– В смысле – раздвоился? – не понял Башка.
– С одной стороны ты всё время был со мной, а с другой – Ксюня видела, как ты на кухне доставал из её передника ключ от подсобки, где спускают воду в бассейне.
– Ты ей веришь?!
– Верю, Федя, верю. Призракам всегда говорят только правду.
– А я-то думал… – Башка вдруг схватился за голову и начал раскачиваться
– О любви? – неудачно пошутил Пашка.
– Я думал, что в спиртное подсыпали галлюциногенов! – выпалил Башка. – Или грибы в салате были несвежие…
– Почему ты так думал? – оживился Пашка.
– Потому что я дважды видел себя со стороны! И в драку с тобой я полез, потому что у меня нервы сдали!
Пашка вскочил. Шахматная доска с грохотом упала на пол.
– А ну-ка, расскажи про это, Башка! Почему у тебя сдали нервы?
– Сначала я пошёл в туалет. Смотрю, а на танцплощадке, возле фонтана я танцую с какой-то дамочкой. Лицо, фигура – мои!
– И ты не подошёл к себе?! Не хлопнул по плечу и не сказал: «Привет, дружище!»?
– Нет… Я думал у меня с головой нелады, говорю же, грибов много съел. Я в сортире умылся, зубы почистил, выхожу на улицу и вижу – я в фонтан писаю!
– И ты опять не похлопал себя по плечу? Не спросил, почему в фонтан писаешь?!
– Я… я пошёл было к себе, но тут ты засмеялся над Идой Григорьевной. Пришлось дать тебе в морду. А дальше ты всё знаешь, Павел Иванович. Больше я себя никогда не видел, тьфу, тьфу, тьфу. Вот только ты докопался. Видать, придётся всё же голову лечить!
– Полечи, Федя, – кивнул Горазон. – Голова – самый важный орган в человеческом организме.
– Ты издеваешься?!
– Я собираю сведения. Из твоего рассказа следует – или ты душевнобольной, или…
– Или? – с надеждой посмотрел на него Башка.
– Или кто-то сыграл с тобой злую шутку. Я больше склоняюсь ко второму пункту.
– Спасибо за второй пункт, – невесело поблагодарил Башка. – Скажи, разве когда умрёшь, не всё равно, по чьей вине ты погиб?
– Не всё равно. – Пашка взмыл вверх и сделал над головой Фёдора пару витков – так, для многозначительности и усиления смысла сказанного. – Не всё равно, Фёдор! Понимаешь, смерть человека – это логическое продолжение его жизни. То, отчего и как человек умер, говорит о том, правильно и полезно ли он жил. Ты не поверишь, но по ту сторону бытия очень важно не только то, правильно ли ты жил, но и правильно ли ты умер. – Горазон так устал от длинной и почти философской речи, что не рассчитал и плюхнулся на пол с излишним шумом.
– А умирать страшно? – поднял на него воспалённые глаза Фёдор.
– Да нет, – беспечно махнул рукой Пашка. – Чик – и готово! Зелёная поляна и райские яблочки тебе обеспечены. Страшно умирать бессмысленно и глупо, страшно умирать, не доделав необходимые земные дела. Вот скажи, у тебя семья есть?
– Нет.
– А дом?
– Только изба съёмная.
– Ну, про сына и дерево я даже не спрашиваю. Вот и у меня не было ни сына, ни дома, ни дерева. Только слава, деньги, дешёвые женщины… И когда я помер, когда понял, что душа отлетела от тела, я вдруг осознал, что не оставил после себя ничего! Ни-че-го!