Совершенно не обязательные смерти
Шрифт:
– Здесь почти нет наших ровесников. Кэтлин тяжело к этому привыкнуть. У нее всегда было много друзей.
– А у тебя?
– У меня такой проблемы нет, – говорю я и вдруг понимаю, что это правда. – Я переживала из-за школы, но там не так уж плохо. Не люблю, когда вокруг много людей.
Маму фыркает и поднимается из-за стола. Она допила чай, и рассиживаться ей некогда. Меня не покидает ощущение, что я должна почтительно пожать ей руку, перед тем как она уйдет.
«Ну как, я получила работу?» – мысленно спрашиваю я.
Маму мне по-прежнему не нравится, но теперь к неприязни примешивается
Чай с молоком плещется в желудке, как наваристый бульон. Я мою посуду и смотрю в окно на сад. Маму идет мимо боярышника. В сумерках я замечаю промельк крыла и блеск чьих-то глаз. Матушка хватает что-то с ветки, а потом запихивает в карман. Это была птица? Я не успела разобрать. Маму двигалась очень быстро, она кралась по темному саду, словно хищный зверь. Как ласка. Я оттираю брызги чая с белой керамики. Ставлю чашки на сушилку. И смотрю в окно до тех пор, пока не становится совсем темно.
Когда, поднявшись по деревянной лестнице, я захожу в комнату к Кэтлин, она лежит в кровати, а в руках у нее уже знакомая коричневая кружка. Почему-то это меня задевает.
– Что ты пьешь? – недовольно спрашиваю я.
– Понятия не имею. Это Маму принесла. На, понюхай.
Кэтлин вручает мне кружку, я подношу ее к лицу и делаю глубокий вдох. Пахнет шалфеем и будто бы водорослями. Аромат не сказать чтобы приятный, но какой-то правильный. Как будто противоположный отраве.
– Гадость, – тем не менее морщусь я. – И ты так просто согласилась это выпить? Оно хотя бы помогло?
– Не знаю… Я все еще чувствую себя разбитой, – стонет Кэтлин. – Голова и живот меня убивают.
– Бедняжечка, – воркую я, втайне радуясь, что дурацкое зелье Маму не сработало.
– Перестань ухмыляться, Мэдди. Она сунула мне чашку в руки, как гранату, и стояла тут, пока я не начала пить. Потом проворчала что-то и ушла. Я слишком больна, чтобы спорить с грубыми незнакомками.
– Я не ухмыляюсь. Меня она тоже угостила чаем. И дала совет по поводу растений.
– Поглядите на нее, я только заболела, а ты уже нашла себе новую подружку! – Кэтлин делает вид, что оскорблена до глубины души.
– Она мне не подружка. И кажется, она что-то замышляет.
– Тебя послушать, так все что-то замышляют.
– Но ведь это правда. Ты, например, вечно что-то замышляешь.
– Но не сегодня. – Кэтлин со вздохом откидывается на подушки. – Я слишком устала и отвратительно себя чувствую. Это место станет моей могилой.
Я прижимаю ладонь к ее лбу:
– Да у тебя жар. Хочешь, я позову маму?
– Нет. Мне нужна ты. Поспишь сегодня со мной?
– Конечно. И постарайся меня заразить. Мне нужен выходной от школы.
– Поверь мне, ты не хочешь так болеть. Это просто… буэ-э-э.
Кэтлин закрывает глаза и сворачивается калачиком.
– Кажется, я знаю, как поднять тебе настроение! – говорю я голосом продавца из пятидесятых, широко улыбаюсь и призывно поигрываю бровями.
– Прекрати. Мне и так плохо.
– Так плохо, что не поможет даже… любовное письмо от Лона? –
– Что? – Кэтлин тут же садится на кровати. – Дай сюда.
Она перечитывает письмо дважды. Я пытаюсь заглянуть через плечо, но Кэтлин старательно его прячет.
– Что он пишет?
– Делится сексуальными фантазиями. – Настал черед Кэтрин играть бровями.
– Да ладно.
– Разумеется нет. Он же не маньяк какой-нибудь.
Я оставляю последнее замечание без ответа, и Кэтлин протягивает мне письмо. Оно совсем короткое, даже не письмо, а так, записка:
Каталина!
Сегодня мне не хватало твоего прекрасного лица. Возвращайся скорее.
– Тебе и так плохо, а теперь, наверное, и вовсе стошнит? – участливо интересуюсь я.
– Мэдди, прекрати. Это очень мило. – Она с улыбкой целует записку.
Когда я ухожу, Кэтлин снова ее перечитывает.
Я чищу зубы, умываюсь, достаю из ящика трусы и колготки на утро и возвращаюсь в соседнюю комнату, чтобы забраться к сестре под одеяло.
– Не толкайся, – ворчит Кэтлин. Она горячая как печка.
Я принимаюсь рассказывать о том, как прошел день в школе и как я пила чай с Маму, но Кэтлин в основном интересует Лон. Во что он был одет, что говорил. Я стараюсь вспомнить, но это нелегко, потому что он жутко скучный и противный. Каталина! Кому придет в голову коверкать чужое имя, чтобы потешить свое самолюбие? Это ведь даже не прозвище. Наконец Кэтлин засыпает, а я целую вечность лежу без сна, тщетно пытаясь устроиться поудобнее. Я не чувствую себя в безопасности. Нет, мне не страшно. Просто неспокойно. Что-то щелкает в водопроводных трубах. Покалывает в висках и кончиках пальцев. Плечи деревенеют, напряжение выворачивает суставы. Я привыкла к этому, как привыкла к спазмам накануне месячных. Скоро мне потребуется кое-что собрать. Ненавижу это чувство. И себя ненавижу.
Перед отъездом мама отвела меня в сторону, чтобы посмотреть, что осталось в моей комнате.
– Мэдлин, ты же понимаешь, что это ненормально?
Я кивнула.
Я правда понимаю.
Сворачиваюсь в клубок, закрываю глаза, впиваюсь ногтями в мягкую подушечку под большим пальцем и принимаюсь считать до тех пор, пока не становится легче. Кэтлин со стоном наваливается на меня и просыпается. От нее пахнет болезнью. Липкими от пота руками она гладит меня по спине и болтает обо всем на свете – пересказывает сплетни о наших знакомых, фантазирует о том, что бы хотела надеть.
И словно снегом укрывает мою тревогу этими восхитительными глупостями. Я знаю: она не замолчит, пока я не усну.
Мне снится лес, где земля усыпана не листьями, а выпавшими зубами. Когда я наклоняюсь, чтобы к ним прикоснуться, они тают под моей рукой. А еще мне снится Маму.
Мир огромный и мягкий. А еще очень жестокий.
Полынь обыкновенная
(снимает спазмы)