Совершенно несекретно

Весна 1997 года. Я стою на крыльце дома на Николиной Горе и наблюдаю за повисшей над землей кометой с большим светящимся хвостом. Она появилась на небе Подмосковья несколько дней назад, по-моему, 8 марта, и, говорят, уже через несколько дней исчезнет, чтобы вернуться вновь в видимость земли через несколько столетий… Вот так, наверное, видятся и наши земные будни и потрясения, которые уходят в бесконечное время, называемое историей,

чтобы оттуда наблюдали, изучали и переживали другие происходящее в каши дни. Увиденное и прожитое нами — это тоже уже история для всех последующих поколений.

Вечерами в это время мы обычно прогуливаемся с Галей, моей женой, обсуждаем прожитый день. Это наша давняя привычка. Так было и в Ясеневе в Москве, и в поселке Архангельском на госдаче, и на Николиной Горе, хотя здесь бывает такая непролазная грязь, что приходится отказываться от прогулки. Но сегодня Галя в хлопотах по дому.

Поженились мы с ней в совсем зеленом возрасте, вырастили двух дочерей — Марину и Машу, теперь уже взрослых и, на мой отцовский взгляд, красивых женщин, обросли пятью внучками, словом, вместе пережили (и сейчас переживаем) много трудного и счастливого. Но — странное дело — я и сейчас вижу в ней, кого давно уже окружающие зовут по имени-отчеству, а в доме — бабулей, ту зеленоглазую, с нежно загнутыми светлыми ресницами девочку, увидев которую я когда-то, давным-давно и навсегда потерял голову

Я мучительно пытаюсь охватить мысленным взглядом и подытожить все, что наполняло жизнь мою, моей семьи, моих друзей, политических единомышленников и оппонентов в минувшие годы, когда по стечению обстоятельств я был вынесен на гребень важнейших событий, происходивших в стране, и стал не только их очевидцем, но и участником. Мне жаль отдавать все накопленное забвению, и я неожиданно для себя нырнул однажды летом в воспоминания о ближнем и дальнем. Память проделывала со мной странные штуки: она то щедро опрокидывала на меня событие за событием, подсовывая давно забытые детали, то поступала по-скупердяйски, открывая лишь схему того, что представлялось мне еще недавно таким важным и незабываемым.

Книга писалась неровно — работалось то взахлеб, то с трудом, с преодолением какой-то немыслимой, наваливающейся порой тяжести, то не работалось вовсе. Этому были причины, и прежде всего — неровное развитие событий в стране, порой пугающее, порой обнадеживающее, порой угнетающее. Особенно тяжело сознавать, что ты не можешь на эти события коренным образом повлиять.

Я стою на крыльце, мой взгляд упирается в сложенные у забора тяжелые квадратные плиты, которыми я давно уже начал выкладывать дорожку к дому, и каждый день она подступала к нему все ближе. Оставалось немного. Наклоняясь за очередной плитой, я мысленно сравнивал это занятие с единоборством, в которое вовлекала меня память, заставляя переворачивать, поднимать и нести к намеченному рубежу свой очередной блок. Та и другая работа не из легких, но я втянулся в них, и мало-помалу дорожка обретала достойный вид, а будущая книга — конкретные очертания. Главным было, как в любом деле, войти в рабочий ритм, соразмерить с ним свои силы и дыхание.

Память открыла мне очередной свой блок. Оставалось охватить его внутренним зрением, повертеть из стороны в сторону, поднять, понести…

С 1989 года мы живем сложной, до предела насыщенной событиями жизнью. Трудно сказать, как это время будет выглядеть в истории, как воспримется нашими потомками. Но то, что оценки будут различными, будут вспыхивать об этом времени споры, — в этом не сомневаюсь. Поэтому видение его как бы изнутри современниками, логика их мыслей и действий могут помочь в осмыслении всего того, что происходило в стране в эти — наши — годы, лучше понять и свой народ, и самого себя.

Мне хотелось рассказать о прожитом не только и не столько в хронологическом порядке, сколько отталкиваясь от наиболее важных событий и экстремальных обстоятельств, переломных процессов, не раз приближавших общество к опасной черте гражданской войны.

Это не мемуары, это мое видение и происходившего, и поведения людей, запутанных человеческих отношений, извечных интриг, амбиций политиков, их порой неискренних отношений с избирателями, общественностью, интеллигенцией,

оппонентами. Это и извечные исторически типовые ошибки, сомнения и просчеты, и плата и расплата за них.

Я не бегал по вечерам верноподданнически в парную за президентом и тем более за Хасбулатовым, не подавал своевременно тапочки по утрам, не открывал перед ними двери, не стелился в застольях. Я отстаивал свое мнение, как мог, уходил от интриг и политических перевертышей, хотя не всегда это мне удавалось. Не всем это нравилось. Система нашептывания и провокаций сделала свое дело, и в начале 1996 года я был отправлен в отставку с поста руководителя Администрации Президента. Правда, не так, как этого хотели недруги. Но за президента я боролся и на выборах 1996 года. Надеюсь, что и в этой книге мне удалось сохранить свободным от зла и обид свой взгляд на события и на их участников.

Мы шли от коммунистического тоталитарного режима к демократическому и правовому государству в условиях двух бед: страшной экономической разрухи и зачатков свободного, но, по сути, дикого рынка. Именно тогда особо проявилось противоборство политических сил, противостояние в структурах власти между сторонниками тоталитарных и демократических принципов построения государства. Мы не сумели найти путей к примирению, чтобы вместе строить, так и жили: одни строили, другие разрушали или мешали строить. Страна вынесла несколько кризисных ударов: кризис власти, кризис конституционный, чеченский кризис, кризис финансово-экономический.

Хотя судьба, видимо, помогает России совершить возвратный путь от «коммунистического будущего» к цивилизованному мирным образом, к сожалению, на этом пути складывались не раз такие обстоятельства, которые требуют особого анализа, а их возникновение и развитие весьма поучительны сами по себе.

Тревожное предчувствие гражданского столкновения должно было появиться и появилось в обществе еще во времена Михаила Сергеевича Горбачева. Я имею в виду, прежде всего, Россию, а не СССР, потому что противостояние внутри России — наиболее категоричное, острое и опасное. Конечно, ожидания и надежды, связанные с М.С.Горбачевым, были большими. В стране тогда мало кто был равнодушен к новым веяниям, многие стали усиленно следить за политикой и его шагами в ней. Горбачева отличало от предшественников многое. Прежде всего — возраст. Мы отвыкли за многие годы от того, что у власти может оказаться человек сравнительно молодой, и поэтому сразу поверили в возможность преобразований. Для меня было существенным и то, что еще до своего прихода к высшей власти он установил деловые, даже товарищеские, отношения с Маргарет Тэтчер, женщиной удивительной по своим гражданским и человеческим качествам, политиком с прогрессивными взглядами.

Оглядываясь из сегодняшнего дня на то, что происходило (да и сейчас происходит) у нас, не могу отделаться от ощущения, что постоянно — и в те годы, и теперь — довольно умело действует некая скрытая оппозиция, которая то и дело ставит подножки прогрессивной власти и ее руководителям, дискредитируя ее наиболее популярных и талантливых лидеров, их партии и движения.

Причем чаще всего такая дискредитация связывается совсем не с тем, что осуществляют власть, партии, движения, общественные деятели. Скажем, Горбачев впервые начал создавать у нас демократические институты, впервые заговорил об открытости общества, о плюрализме, о гласности. А чем его отвлекли и очернили практически сразу, с первых шагов? Пресловутой борьбой с пьянством. Казалось бы, никакого отношения это не имело к нему напрямую, но все, сделанное им, оказалось дискредитированным. Все как бы потухло. Зная историческое коварство большевиков, думаю, что компрометация Горбачева могла быть подготовлена специально. Мне и по жизни известно, как ломали человеческие судьбы, как выхватывались какое-то событие или какой-то факт, вроде бы не имеющие непосредственного отношения к деятельности человека, и на этом основании перечеркивалась работа всей команды. Второстепенное приобретало значение главного и угнетало человека, и он готов был сам бежать куда глаза глядят, — только бы избавиться от этой абсолютной высвеченности, только бы вернуться в прежнюю, как ему казалось, более безопасную, ситуацию, где не было давления на него, не было провокаций и вражды.