Совершенные лжесвидетельства
Шрифт:
Как в том фарсе, где компания переодетых тащится за сумасшедшим старцем, полагающим, что он — король, но не ведающим, что эти поминутно бранящиеся с бесами оборванцы — его придворные, и убежден, что шуткует втихомолку, а колпачники хоть и видят, что он творит, так не ведают — кто, и не тычут паклю его акций меж тем, что было, и что он еще натворит, посему протекающее им непрозрачно. Я не сравниваю себя — ни с ненастной свитой, ни с лирическим старцем. Скорее — с дочерью, которую он отверг, не выдарив — ни полкорзины земли от своего королевства, лишь колос дождя в зернах слез.
Возможно, я охочусь за лунами и гуляла по той стороне — во сне. Проскользнувшее в снах и обмерило мне лицо. Но обращено ко мне изнанкой, и некто, видимый всем, для меня — опять…
И
Поздравляю праздником желаю счастья здоровья очень виноват…
Моя дорогая. Я, как всегда, подвел. Приехать не смог. Не отпустили. Оборудую себе лабораторию, чудовищно занят, и все же я бы вырвался. Но в пылу перемещений хотят переместить и меня. Главный инженер предложил мне быть начальником цеха. Я, конечно, отказался. Он настоял, что спор не закончен. Послал тебе телеграмму, чтоб не ожидали. Ругаешься? А что ты думаешь об этом? Как у тебя дела? Где сейчас странствуешь? Пишу на Ригу. Целую. Всегда твой.
Моя дорогая. Сегодня — приказ по заводу: я назначен начальником цеха. Отпуск мой пресекли, так что я в этом году — никуда. На Юлин день попробую вырваться к вам. Но, кажется, это не воскресенье. Тогда — в ближайшее. Постарайся к этому времени быть в С. Я прекрасно понимаю, каково — без денег. Я провел в Москве 5 таких месяцев. А сейчас у меня положение еще хуже. С удовольствием помог бы тебе, но… Бывают дни, я совсем не ем, т. к. невозможно одолжить — все сидят без денег. Особенно пошатнул мою финансовую сторону прошлый приезд. Пиши о себе. Как дела, как погода? Кончились ли дожди? Целую. Всегда твой. 6 сентября 1955 г.
Моя дорогая, поздноватый ответ на твое последнее письмо. Приехать на праздники не смог. Откровенно не было денег. Мне тоже хотелось, я даже чуть не попросил — у тебя, но в последний момент устыдился.
Ваши просьбы об М. удивительны — вы могли подумать о паршивой дыре, из которой бежит любой смертный. Что ему могут предложить? Руководителя группы в центральной лаборатории, разве его устроит? А впрочем, не знаю. Здесь и квартирный вопрос тяжел. Я сейчас снова в Москве. Снова учусь, буду здесь до июля.
Моя дорогая! Я тебя потерял из виду. По последним письмам никак не могу понять, где ты. Мне очень хочется — к вам. Я бы сразу приехал после первого твоего сообщения о болезни Юли, но к сожалению — не получается. В цехе второй месяц большой сбой. У меня уже голова раскалывается. Как будто налаживалось, и я планировал быть у вас — числа 10-го, потом — 20-го… Но пока — беспросветно. Придется перенести дорогу на начало апреля. Очень рад, что с Юлей лучше. Надеюсь скоро ее увидеть. У меня — по-старому. Существую. С удовольствием поеду с тобой на теплоходе вокруг Европы. Расшибусь, а деньги достану. Хоть — одни долги. Если сможешь что-нибудь сделать — действуй! Согласен ехать хоть 1-м классом, хоть в трюме. Ведь мы с тобой давно об этом мечтали!
Поезжай одна…
Моя дорогая! Несколько задержался с ответом, поэтому — на Москву. Все твои бандероли получил, большое спасибо все беспокойства. Очень хочу приехать к вам седьмого октября, сделаю все возможное — и пока ничто не грозит дороге. Так что встречайте. Обязательно обе. У меня мелькнула мысль — почему бы тебе не поехать из Москвы с Ярославского вокзала? Все поезда с Ярославского идут через нас и стоят здесь минут 30–40. Телеграфируй, мы могли бы немного поболтать.
Дорогая! Какая отвратительная нелепость. Мне сказали на вокзале; что поезд прибывает 29-го. В этот день я и встречал тебя, но… В последний момент
Октябрь, 1957. Дорогая! На праздники приехать не смог, был занят, да меня и не отпустили бы. Первый мой зам в отпуске, а второй, черт бы его забрал, болен вот уже третью неделю… Кручусь один. Здорово досталось в конце прошлого месяца, еле сделали план. Вот и все мои новости. А ты не болей, запрещаю. Всегда твой.
Всеведение и предуведомление держали слагаемые улицы Розы. Распутица превращений, перепад в ничто, и накануне — бессонницы, и на подушке гнус измороси. Насланный в мои пять лет ужас — гурманство объятой рябью рептилии, изумрудной на черном поле континента. И объяли меня крокодиловы воды до ничтожной души моей: пасмурная интуиция — в один из дней ее порционным блюдом буду — я! И что за неимущие увещания: необязательность моего присутствия — в черном поле или вообще? Что, скорее всего, при сложившемся галсе сближение с указанной плоскостью проблематично… В плоскости человеков? Рептилия надругалась над моими свободами? А если меня пошлют пророчествовать? Из иных поступлений: от содомников, спаренных с многим знанием — варианты: некто студент, обреченный трижды бодрствоватъ в конюшнях ночи, там и тут преисполненных очей… Рукою не то свистящей, не то дребезжащей чертя молниеотвод или круг — если округлить себя до избранничества… перегруппировать себя в круг. Не поднять глаза, чтобы размножающаяся в ожиданиях смерть… не вызывай из кружковщины — ответный взгляд и не воплощай воззрившегося. Сколько упражнения — разговаривать с надстоящим, не возвышая век: не санкционируя его… обедать — вживание в рептилию — слившись с тарелкой… идти по улице безоглядно… реконструируя — по положительным пятнам вчерашнего. Обретаясь в выцветающем и что ни день — углубляя цвет. Какой соблазн новых оттенков!
Возможно, тот, кто стоял в разломах улицы Розы, тоже не поднял глаз. Кто-то из нас не жаждал воплотить другого? Мы перепутали живые щиты времени?
Официально сей муж истекших пространств оставлен — в поросли двух из посеянных им зубов: новые прекрасные юноши, братья… для рифмы: поросль — порознь… Два взошли после меня и найдены им достойнейшими — и наделены королевством. Но, несмотря на общую луку наших вод, повторившую прочерк в моей метрике… в требуемых письменностью свидетельствах, что в сей произвольный день — я есть, хоть и произвольно — и не столь амбициозна, чтоб сдавать бумаге все мои вымыслы — Невидимого, преобразившегося — не так своим исчезновением, как — вымыслом: вымысел приведен в исполнение… да, ни на какой праздный вопрос я не отправляла прочерк с таким полетом: грузопоток ветра… кумир, проглотивший поклонницу (африканские мотивы)… сушняк оговорок, из которых мне пришлось собирать его — и в раннем, меркантильном периоде, и в таком же позднем… словом, двое достойнейших мне неизвестны, как и — где слежалась дорога в их королевство. Так что — во-первых… И только — в первых, а не в бессловесных. Ergo: поднатужась, как Зевс с малюткой-Афиной, я смогу явить его. И уже — только себе.
Дорогая! Пишу в Москву на авось, т. к. не знаю твоего адреса. Живу возле Батуми в Зеленом Мысу. Такой зной, что даже море не утоляет. Через неделю убегу. Отвечай мне на Ялту. Что у тебя хорошего, как практика?
Вчера замечательно ехал на «России» в Ялту. Устроился и сразу помчался на почту. Очень рад твоему письму. Я еще никогда не был в Крыму, а всегда так хотел посмотреть. На Кавказе летал в Тбилиси. В Москву также думаю лететь. Привет К-вым, целую. 16 сентября 1957 г.
Некто, осознав себя в восемнадцать лет — страстным путешественником, попал в ураганное странствие трагика: в дуновениях ветра появляется металл, рельеф обретает все более причудливые формы — включая деперсонализацию… где-то не верят, что путешественник пройдет много, и щедро ссыпают пред ним в дол города… а те, что недоберет никогда, пускают под нож… хотя он мечтал о полдне равновесия — и не достоин ли стереть из памяти искажение пейзажа? Те же, кто напрасно ждет его, не были в аду…
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
