Совьетика
Шрифт:
До этого я была в кинотеатре только один раз: мама взяла меня с собой, когда мне было года три, на комедию «Джентльмены удачи». Я очень радовалась тому, что я уже такая большая, что меня берут с собой. Помня свое фиаско годом раньше в цирке, где я заплакала, как только громко заиграл оркестр, я честно высидела киножурнал. И когда на экране пошли вступительные титры самого фильма, а верблюд оплевал героя Савелия Крамарова, и зал засмеялся, я подумала, что моя миссия выполнена, и сказала громко, на весь зал: «Ну вот, кино посмотрели, а теперь пошли домой!» И мама, испугавшись, что я заплачу, если она начнет мне объяснять, что фильм еще только начинается, сразу встала с места и повела меня домой.
Но к моему удивлению, фильм о Фантомасе не забылся мне и на следующий день. Фандор был первым, о ком я подумала, когда проснулась. Желание стать похожей на него и расправляться с Фантомасами за ночь только выросло.
Я продолжала представлять себе, как мне удастся то, что не удалось самому Фандору, и как он будет поражен моей храбростью и ловкостью, и на сердце возникало удивительное чувство – что у меня есть какая-то светлая и торжественная тайна, неизвестная кроме меня самой, больше ни одной душе на свете! И это делало меня саму удивительной, не такой, как все. Когда это чувство не прошло и на следующий день, я удивилась еще больше и сказала себе мысленно: «Женя, а не влюбилась ли ты?”
Это было такое странное чувство – любовь… Естественно, я не осознавала, что Жан Маре – ровесник моей бабушки, и что сама я еще под стол пешком хожу. Для меня он был человеком без возраста. И что он – не Фандор, для меня было неважно. Мне не было дела ни до того, увижу ли я его когда-нибудь наяву (он и так был со мной больше чем наяву – в моих мечтах, то есть постоянно!), ни уж тем более до его сексуальной ориентации (о такой ерунде мы, слава богу, вообще тогда не знали. Это именно тот случай, когда знание – вовсе не сила, и меньше знаешь – крепче спишь.) Мне было хорошо от самого сознания, что он где-то существует на свете.
Ну, а вскоре в моей жизни появились индейцы. И Гойко Митич. Не было на свете никого благороднее и красивее его героев! А «бледнолицый» с тех пор прочно стало одним из самых страшных в моем лексиконе ругательств. Так еще будучи дошколенком я узнала, что такое колонизаторы и имперское «цивилизаторство» – то, чего на Западе как следует не знают даже выпускники средних школ: таким «мелочам» здесь не учат! А то в школьной программе не останется места для холокоста…
– Неужели все это правда было, мама? Неужели индейцев вот так уничтожали? А почему? Разве нельзя было просто жить с ними вместе? Ну и гады же они, эти колонизаторы! И как их только земля носит! А сейчас индейцы еще остались?- расспрашивала я. Так я узнала еще одно новое для себя слово – «резервация»…
Герои Гойко Митича, несмотря на все свое бесстрашие, нуждались в защите гораздо больше, чем какой-то Фандор. Распустив волосы (что, по понятиям моей бабушки, выглядело очень неопрятно, но как иначе стать похожей на индейца?), подвязав лоб повязкой и накрасив лицо старой маминой губной помадой, с улюлюканием гоняли мы с подружками по улице с самодельными луками и стрелами в руках. Мы вызволяли из резерваций целые племена, а жадные до чужого, загребущие бледнолицие у нас усаживались на корабли и отпенделивались нами – после хорошей порки крапивой, чтоб неповадно было обижать слабых!
– обратно в свою поганую Европу! Пусть сидят там и не рыпаются.
Затертая фотография Гойко Митича в роли Зоркого Сокола каждую ночь лежала у меня под подушкой. Да, именно это и есть настоящая любовь – когда у тебя с твоим героем общие цели и идеалы!
Я еще не знала толком, что происходит в мире. Но я рано осознала, что мы – по верную сторону баррикад. Что есть на свете страшное зло – но зло это находится где-то далеко, почти на другой планете. Однако не бороться
Время от времени в программе «Время» торжественно сообщали, что наконец-то еще одна африканская страна в тяжелой борьбе добилась независимости. Среди этих стран помню Гвинею-Бисау, Анголу, Мозамбик. Помню – правда, смутно – как произошла революция в Эфиопии. Я была еще слишком мала, чтобы знать подробности о режиме апартеида в ЮАР и иногда путала ее с Южной Родезией. Но особенно в память врезались два события той поры: празднование победы вьетнамского народа над американскими агрессорами (его показывали по нашему телевидению «вживую» – помню, как мы дома кричали хором «ура!», когда над Сайгоном взвился вьетнамский флаг) и – словно черная грозовая туча навалилась на землю, сентябрь 1973 года, Чили, убийство президента Альенде и зловещий,пря чущий глаза за стеклами темных очков Пиночет. Мы презрительно называли его Пиней. Песня «El pueblo unido jamas sera vencido” окружала меня в то время буквально со всех сторон. От нее по коже шли мурашки. Потом пошли появляться рассказы о пытках, о Викторе Хара и об его отрубленных фашистами руках…
– Мама, а почему же наша страна ничего не сделала, чтобы не дать этому гадкому Пине с его хунтой сделать переворот? – допытывалась шестилетняя я. Что могла мне на это ответить мама? Прочитать лекцию о «доктрине Брежнева»? Конечно, она могла бы рассказать мне о принципе невмешательства во внутренние дела других государств – который, кстати, «цивилизованные» западные господа, никто не отменял и по сей день! Но я бы в таком случае непременно спросила: «Тогда почему же эти наглые американцы лезут везде, будто им там медом намазано?»…
У меня дома были замечательные детские книжки – «Большое путешествие Маши», о кукле Маше, которая попадает в борющийся Вьетнам, к вьетнамской девочке Чан Тхи Вэ и «Жемчужинка» – о Перлите, самой юной коммунистке фашистского Парагвая. И по сей день помню чуть ли не каждое в них слово. Они у меня были зачитаны до дыр.
Наверно, как раз с тех времен – со времен Вьетнама, Альенде, МПЛА и ФРЕЛИМО, ЗАНУ и ЗАПУ, АНК и Менгисту, Гойко Митича, Фандора, Черного Тюльпана, Яносика, Коли Кондратьева и Зорро – я и стала таким неисправимым романтиком.
«Зорро» с Делоном я ходила смотреть в кинотеатре 12 раз! Я уже знала буквально наизусть весь текст, но фильм этот мне так никогда и не надоел.
Я и по сей день очень похожа по характеру на его героиню Ортензию. Нет ничего ужаснее порывисто- романтичной женщины. Женский романтизм – качество настолько же невостребованное, как порыв трудового героизма при капитализме. Потом по жизни мне часто казалось, что с таким душевным настроем лучше уж бы было родиться мужчиной. Женщины по крайней мере ценят романтичных мужчин, способных удивить их нетривиальным поступком – настолько мужчины такие редки. А мужчины… Что они понимают в романтике! Они в лучшем случае морщатся, когда ты приносишь им зимой полную сумку свежих абрикосов. «Мне неприятно смотреть на тебя, когда ты как старушка с тяжелыми сумками таскаешься!»- говаривал надменный эфиоп Саид, тут же уплетая принесенные мною фрукты за обе щеки.