Советская морская новелла. Том 2
Шрифт:
Другие на торпедах писали: «За Родину!», «За Украину!» Лебедев, кроме цифр, не писал ничего. Но утверждали, что каждый раз, когда торпеда выскакивала из аппарата, его губы беззвучно и с болью произносили что-то короткое.
В последнее время он всегда был мрачен. На лодку он пришел веселым, слыл даже певуном, но с зимы смолк. Зимой в Ленинграде во время блокады умерла с голоду его двухлетняя дочь.
Лодка готовилась к атаке. Командир выбирал цель. В центре каравана полз длинный и пузатый лайнер — тысяч
Командир вдруг сказал:
— Прямо на нас миноносец.
Одновременно об этом доложил акустик.
— Стань рядом, военком, — тихо произнес командир.
Военком Лосев подошел, и командир ощутил его дыхание.
Акустик твердил:
— Прямо за кормой шум винтов миноносца. Прямо за кормой шум винтов миноносца.
Нет, отвернуть от такой цели нельзя. Командир подошел близко, чтобы бить наверняка, и в нужное мгновение нажал кнопку автомата.
Лимарь в отсеке сказал:
— Пошла Маруська…
Лебедев мысленно отсчитывал секунды.
Вслед побежала вторая торпеда.
Кто-то отбивал ногой такт. На сороковом такте — взрыв. Четвертый — транспорт! Лодка уже провалилась вглубь. И тотчас — удар за ударом — посыпались глубинные бомбы. Лодку настиг миноносец.
Она упала на дно моря, затаилась, тихо прошла в сторону, легла на грунт, снова проползла и снова замерла. За пей следовали разрывы. Так началось преследование.
Лодку преследовали уже третьи сутки. Иногда звуки винтов миноносца замирали. Лодка ждала ночи, чтобы всплыть для зарядки. Ей удавалось глотнуть струю воздуха, и снопа появлялись преследователи. Белая ночь — проклятие. Лодка опять зарывалась вглубь. Становилось душно. Люди дышали тяжко и мучительно. Кольцом рвались бомбы. Гас свет. Лодка падала вниз и ускользала от гибели.
Военком Лосев шел из отсека в отсек. Он был человеком молодым, но умел говорить спокойно и ласково. Люди встречали его, как ветерок с воли.
Труднее всех приходилось новичку Перову. Он впервые переживал сложное длительное плавание. Уткнувшись лицом в подушку, он лежал на койке. Рядом сидел Алексей Лебедев.
Входя, Лосев услышал его голос:
— Допустим, что мы погибли. Но если уж умереть, так один раз. А, как тебе известно, трусу потому и тяжело, что он умирает несколько раз…
Лосев шагнул в отсек.
— Ну как, товарищ Лебедев, страшновато? — спросил он торпедиста, не обращая внимания на вскочившего Перова.
Лебедев понял военкома:
— В первый раз было так страшно, что волосы вставали шваброй. А теперь свыкся. Смерти не боюсь.
— Мы и не собираемся умирать, мы еще поживем, — улыбнулся Лосев и, нахмурив свои темные брови, продолжал:
— Скверная штука — страх, особенно для нас, подводников. Нам народ нужен веселый, твердый. Вот как Андрей, —
За военкомом всегда тянулись матросы. Он любил стихи и часто читал вслух. Его попросили:
— Прочитайте Маяковского, товарищ старший политрук.
— Нет, сегодня я прочитаю Лермонтова.
Лосев сел и стал читать:
Гарун бежал быстрее лани,
Быстрей, чем заяц от орла;
Бежал он в страхе с поля брани,
Где кровь черкесская текла;
Отец и два родные брата
За честь и вольность там легли,
И под пятой у супостата
Лежат их головы в пыли.
Их кровь течет и просит мщенья,
Гарун забыл свой долг и стыд;
Он растерял в пылу сраженья
Винтовку, шашку — и бежит!..
Лосев читал по памяти, тихим и страстным голосом; его карие глаза стали густыми и лучистыми. Где-нибудь в светлом зале его голос, вероятно, зазвенел бы, как струна, но в лодке он звучал глухо, как шепот, и матросы слушали его, сдерживая голодное дыхание.
«Ты раб и трус, — и мне не сын!» — произнес военком, и новичок Перов вдруг сказал:
— Труса не только мать — земля не примет.
— Да, — согласился Лосев, прервав чтение. Он посмотрел на Лебедева, как всегда хмурого.
— А вы, товарищ Лебедев, ошиблись со своей Марусей!
— Я уже исправил ошибку, — мрачно ответил матрос и показал на аппарат, на котором была начертана цифра: «12 000».
— Хорошо вы действовали, как коммунист. Двенадцать тысяч тонн потопила ваша подшефная — не шутка.
— У меня к вам просьба, товарищ военком, — тихо сказал Лебедев. — Завтра партийное собрание. Я уже две рекомендации имею…
— Дам вам третью, — обнял его военком. — Только голову держите выше…
Лодка лежала на грунте. Через сальники и сдавшие заклепки сочилась вода. Ее нельзя было откачивать — лодку стерегли. Она отлеживалась, обманывая преследователей.
В тесном, слабо освещенном отсеке плотно друг к другу сидели коммунисты. Говорили вполголоса и скупо, экономя силы.
На повестке дня — заявление Лебедева.
Мичман Виноградов — секретарь партийной организации — зачитал рекомендации и боевую характеристику.
«Несу за него полную ответственность перед партией», — писал военком, и, слушая, Лебедев почувствовал, как стучит кровь в висках.
— Послушаем товарища Лебедева? — предложил мичман.
— Что слушать — знаем.
— В кандидаты тут принимали.
— Вместе ели блокадный хлеб.
— Нет, товарищи, — остановил мичман, — здесь есть новички, и я думаю, что Лебедеву надо рассказать о себе.
Лебедев сказал коротко. Главным образом о своей жизни до военной службы. Он жил в Москве, работал в депо имени Ильича помощником машиниста и оттуда призван во флот.