Советская психиатрия(Заблуждения и умысел)
Шрифт:
В период трехлетнего пребывания в Днепропетровской спецпсихбольнице Второй Спорщик сделал много наблюдений. Сначала «готов был поверить в свою болезнь, но увидел, что он не один». К тому времени, в свои 29 лет, он «уже нащупал телепатию» и понял, что «человек — орудие труда природы». Добавились новые откровения: «Психически больные это люди, пришедшие с поля боя духа. Они тоже воюют за власть, но духовно, ведь Христос сказал, что у каждого есть сердце, и там живет безумие».
Вопросы мироздания и его совершенства прочно занимали в сознании Второго Спорщика лидирующее положение. Тяготы настоящей
У Второго Спорщика была своя диалектика — «постижение собственной противоположности: „Я“ и „не Я“, „Я“ мертвого и „Я“ живого». К. Маркс и Ф. Энгельс были для него пророками, «о чем написано в Библии, только этого никто не знает». Конечно, он не мог согласиться с Изобретателем, для которого «библейские пророки — инженеры с гиперболоидами Гарина».
Болезнь делала «социальную опасность» Спорщиков бессильной, а их самих — беспомощными, незащищенными и зависимыми от чужой воли, доброй и злой.
Велико своеволие болезни… В ее силах заточить человека в клетку искаженных представлений о действительности.
Из этих представлений не составить объективной картины его прошлой жизни, когда он мог называть себя Соколом и думать иначе: не под диктовку болезни, которая сводила на нет его несогласие с политическим режимом. Болезнь прервала свободный полет, спрятав нашего героя за глухой стеной враждебной параноидной настроенности. Наша встреча не состоялась. Телефонные и письменные попытки установить контакт не пробились сквозь преграду болезни… Психиатрический диагноз был вне поля политических злоупотреблений.
Болезнь выбирает «цель на поражение» без учета политических ориентаций человека. Поэтому нет ничего удивительного в том, что среди диссидентов могли быть действительно психически больные люди.
Наш собеседник, человек объективный, подтвердил этот факт. Он сам не избежал политико-психиатрического произвола и наказания «судом узаконенного беззакония», но «никогда не кривил душой, не привык этого делать», его «воспитывала совесть».
В 1944 г., в 15 лет, Собеседник ушел на фронт, где его «испытывали четыре рода войск, пехота, танки, артиллерия и авиация». После демобилизации преподавал в школе физическую и экономическую географию, увлекался туризмом («дальние страны и путешествия интересовали с детства»). Свой предмет любил. Сугубо профессиональная подготовка, в частности вопросы экономики слаборазвитых стран, само собой подразумевала изучение так называемой обязательной учебной литературы, в список которой входили работы В.И. Ленина «Декрет о мире», «Декрет о земле» и т. д. Склонность Собеседника к беспристрастному анализу и сравнению фактов вызвала у него и познавательный интерес к политическим, смежным с проблемами экономической политики и географии, вопросам. Это утвержденными учебными программами, конечно же, не предусматривалось, особенно по части самостоятельности взглядов на вопросы, которые надлежало
С работой у Собеседника перестало ладиться. Его то увольняли, то, не без жалоб с его стороны на имя Л.И. Брежнева и следовавших за ними бесчисленных комиссий, восстанавливали, то снова увольняли. По словам Собеседника, его «разочарование в родной системе быстро росло, стал мечтать о переходе за границу с семьей» (позднее именно в такой интерпретации Собеседнику представят его увлечение туризмом). Накануне празднования 100-летия со дня рождения В.И. Ленина Собеседника «поймали и заподозрили е поджоге, когда хотел водрузить на здании обкома партии флаг с траурной каймой». В день юбилея, 22 апреля 1970 г., Собеседника «поздравили», предъявив обвинение по следующим статьям УК УССР: ст. 62 (антисоветская агитация и пропаганда); ст. 56 (измена Родине, бегство за границу); ст. 75 (незаконный выезд за границу); ст. 89 (умышленное уничтожение или повреждение государственного и общественного имущества); ст. 222 (незаконное хранение оружия). Один из трех следователей КГБ, которые вели дело Собеседника, заметил, что его действия вызывают подозрения насчет психической болезни, так как он замахнулся на гения. Сначала Собеседник этим словам не придал никакого значения, а потом…
Потом ему откровенно предложили компромисс. Статьи, мол, очень серьезные, сами понимаете. Спишем все на болезнь, побудете некоторое время в больнице — и все. Собеседник не согласился. Ему не приходилось жаловаться не то что на болезнь, а даже на какое-нибудь пустяшное недомогание, он «был из семьи неболеющих долгожителей». Волк в овечьей шкуре, лицемер под маской доброжелателя, воспользовался страхом матери Собеседника («статьи ведь у вашего сына „расстрельные“, а так скидка будет»), и она, спасая сына, сказала «да». Болел, в детстве были сильные головные боли. Таким образом, появились «объективные» данные, которые позволили более уверенно подвергнуть сомнению психическую полноценность Собеседника.
Дальше появились два психиатрических диагноза. Один, как ему говорили назидательно, «длинный», а второй — всего «в одно слово». «Длинный» — патологическое, сутяжно паранойяльное развитие личности, второй, «в одно слово», — шизофрения. Срок пребывания на «лечении» (Днепропетровская, Казанская и снова Днепропетровская психиатрические больницы тюремного типа) — тринадцать лет. «Гуманная», на два года меньше (!), замена максимального, пятнадцатилетнего, срока наказания, который предусматривался статьями обвинения, предъявленного Собеседнику.
Чтобы не терять времени («ни вам, ни мне»), Собеседник подготовился к нашей встрече, составив перечень фактов, которые, по его мнению, могли представлять интерес. В семи пунктах значились: дата ареста и статьи обвинения; состав комиссии врачей-психиатров ВНИИ им. проф. В.И. Сербского, в котором проводилась судебно-психиатрическая экспертиза (Г.В. Морозов, Д.Р. Лунц, Я.Л. Ландау); обстоятельства суда («Одесский областной суд. В суде не было ни одного моего свидетеля. Адвокат был назначен КГБ. В суде не был. Свиданий с женой не давали. Моего дела в суде нет, якобы приобщено к другому делу, с материалами дела не знаком»); Днепропетровская спецпсихбольница (имена врачей, пациентов-узников, условия — «антисанитария, вшивость»); Казанская спецбольница (имена врачей, имена узников, условия — гомосексуализм, молчаливое одобрение медперсоналом насилия над больными и политическими); лечение (инсулин, сульфазин, аминазин, барбамил); «поездки к академику Сахарову. Развал семьи. Нищета».