Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1974-1975)
Шрифт:
V. КАРАГЫЗ
Она удивляла все больше. Именно от нее, несдержанной на язык, озлобленной незадачливым замужеством, можно было ждать главной атаки. А она — молчит. Зачем она по голове погладила? Ведь ей такая сентиментальность не свойственна. Да и погладила так, словно откровенно прощенья за что-то просила. За что именно? Какой камень держишь за пазухой, сестричка? Всерьез ударишь? Или, как обычно, ссадинкой ограничимся?
Ужиться с Карагыз было целой проблемой. С малых лет отличалась она строптивым
Странно было и, в общем, непонятно, как это она упустила возможность проехаться по адресу брата и его любовницы. Она ведь была знакома с Айджемал по университету, они еще тогда цапались и на семинарских занятиях, и в кружке этнографии — его вела Айджемал, а Карагыз посещала «иэ принципа», а если проще, то для того, чтобы лишний раз поспорить, немножко крови испортить этой зазнайке. Подумаешь, красавица, все ребята от нее без ума! Да за любой табуниться будут, начни она хвостом вертеть!
Айджемал умело парировала все наскоки Карагыз, но делала это не обидно. И они в конце концов даже подружились. Уже будучи аспиранткой, Айджемал руководила курсовой работой Карагыз. Впрочем, развития эта дружба не получила, но пикироваться они перестали. Разве что так, изредка, когда совсем уж явный случай представится.
Сегодня был именно такой случай. Но Карагыз ни словом не обмолвилась об Айджемал. Может, удержало ее подсознательное сочувствие к такой же одинокой женщине, как сама? Вряд ли, не верил Нурмурад, тут что-то другое. И оказался прав.
Она пришла в его комнату поздней ночью, когда все уже спали, лишь Нурмурад мучился бессонницей, думая то о собрании с дурацким выступлением Аллаярова, то об ультиматуме отца. Вошла неслышной кошачьей поступью и плотно притворила за собой дверь. Одета она была ко сну, и распущенные на ночь волосы подчеркивали, оттеняли бледность ее лица.
Он с тревожной заинтересованностью следил, как она движется по комнате, присаживается на край его кровати. Потом увидел, как по щекам ее катятся крупные, будто горошины, слезы, и его охватила внезапная жалость к сестре, которая, как еж своими колючками, спасается насмешливостью и от врагов и от друзей, а по существу, глубоко несчастна, потому что — ведь женщина же. Тепла хочет, ласки, опоры.
— Что стряслось? — спросил он участливо. — Чего не спится?
— А тебе? — вопросом на вопрос ответила она.
Он досадливо дернул щекой:
— Уснешь тут!
— Ты сам виноват.
Он снова поморщился. Жалость как пришла незваной-непрошеной, так и ушла не попрощавшись.
— Понимала бы ты в этих делах!
— Да уж как-нибудь…
Карагыз замолчала, рисуя пальцем на одеяле какие-то узоры. Губы ее по-детски оттопырились, глаза потуплены, и вся
— Не ходи к ней больше, Мурад, умоляю тебя… Тебе нельзя с ней встречаться…
Притихшее было раздражение шевельнулось в душе Нурмурада.
— Напрасно стараешься, милая. Тебя что, специально подослали ко мне?
— Не подсылали. Я сама пришла.
— Тебе больше других нужно, да? Ну, отец с матерью — ладно, старики, у них свой взгляд на вещи. А ты-то? Тебе своих болячек мало? Скажи, пожалуйста, хоть раз я попрекнул тебя, когда ты в отцовский дом возвратилась? Думаешь, мне приятно видеть, как ты изводишься в своей неустроенности? Не знаю, что сделал бы, чтобы помочь тебе.
— Так помоги!
— Чем помочь?
— Оставь Айджемал.
— Опять двадцать пять! — с досадой воскликнул Нурмурад. — При чем тут она — и твоя неустроенность, скажи, пожалуйста!
— Ты не будешь с нею счастлив.
— Ну конечно, в этом вопросе кто-то из нас разбирается лучше, кто-то хуже. Лучше — безусловно ты.
— Да я. Ты ведь все равно не сможешь на ней жениться.
— Это еще почему?
— Знаю. Тебя привлекает ее красота, ее опытность в любви, но разве это главное в семейной жизни? Позабавишься — и уйдешь, а она опять одна останется, горе мыкать.
— Хватит, — жестко сказал Нурмурад. — Все-то вы знаете, обо всех заботитесь, только я один такой эгоист и ничего не вижу, кроме своей выгоды. Иди-ка ты лучше спать, мне вставать рано.
Карагыз вздохнула, встала, мелькнув в распахнувшемся халате белыми круглыми коленями, подошла к окну. В черном стекле возникло ее четкое отражение. Она всмотрелась.
— Тебе не кажется, Мурад, что я старею?
— Все мы не молодеем, — ответил он и увидел, что она смотрит не на свое отражение, а на его. Смотрит настойчиво, и тяжело и жалобно одновременно. И понял, что она скажет сейчас что-то такое, о чем лучше бы не знать, и ему стало так же зябко, неуютно, страшновато, как давеча за ужином, когда еще не было произнесено ни одного слова. И опять захотелось что-то сделать, чтобы хоть задержать на время то, что будет сказано.
— Откуда ты взяла, что стареешь! — с излишней торопливостью и излишней горячностью заговорил он. — Наоборот, ты с каждым днем свежее становишься, моложе, красивее. Особенно когда у тебя настроение хорошее и доброе. А когда ты делаешь строгий вид, то напоминаешь пиковую даму. Честное слово, не вру!
Нурмурад не походил сам на себя. Он откровенно льстил и подлизывался! Понимал, что льстит, но остановиться не смел — ему казалось, что так он отводит нависшую над ним беду. Карагыз дрогнула в улыбке уголками тонких блекнущих губ.
— Пиковая, говоришь? А что ты скажешь, братик, если эта пиковая дама сделает попытку заново устроить свою жизнь? Как ты на это посмотришь?
— Хорошо посмотрю. Твое счастье мне не чуждо. Вполне серьезно говоришь?
— Вполне. Мне сделали предложение.
— Кто?
— Так… один человек.
— Хороший?
— Для меня — да. Мнение других мне не интересно.
— Значит все же есть другие мнения?
— А кто из нас однозначен?
— Пожалуй. Значит, надо готовиться к свадьбе?