Советские инженеры
Шрифт:
26 января 1967 года забетонировали блок первого пускового агрегата. И на стройке начался новый, предпусковой период. В апреле отпраздновали с песнями, с оркестром открытие моря. Потом из Запорожья подошли сверхмощные трансформаторы, и в первобытной глуши строились линии высоковольтных передач. Не редкостью на пути лэповцев была и вечная мерзлота. А то в котлованах для опор плыла бурая размокшая земля, и не было тому плывуну конца и края.
Новое море рождалось не только в грохоте взрывов, в смертельных схватках с исполинской рекой, но и в точной работе монтажников, где ошибка в полмиллиметра могла на нет свести весь прежний труд. Теперь многотиражка регулярно помещала вести с монтажного фронта. Внимание
Наконец пришел самый заветный из заветных дней.
Андрей Ефимович написал о нем так: «Было 13 октября 1967 года, три часа двадцать две минуты.
Председатель государственной комиссии принимал рапорты начальников служб:
— Турбина готова!
— Генератор готов!
— Затворы подняты!
Рапорты поступали быстро, но собравшимся томительно-медленными казались эти считанные минуты. Но они прошли, и вот уже, скрывая волнение, председатель комиссии дает команду: „Пуск разрешаю“.
Еще какое-то мгновение было тихо — и вдруг в машинном зале возник гул, он усиливался, как будто приближался поезд. Это Енисей с высоты тридцатиэтажного дома упал в глотку водопада, достиг рабочего колеса и медленно повернул стотонный турбинный вал, а тот увлек за собой гигантский ротор. Турбина набирала скорость, гул усиливался, плиты под нашими ногами стали подрагивать. В глубине кратера стремительно и легко вращалась стальная махина чуть ли не в две тысячи тонн, а снаружи, под полом машинного зала, возвышалась только небольшая башенка генератора-возбудителя.
Уже не первый агрегат входил в строй у меня на глазах, но это всегда как впервые. А эта турбина была уникальной — другой такой не было в мире…
Дежурный подошел к пульту, вставил в скважину ключ, подождал, пока стрелка синхронизатора показала, что напряжение генератора уравновесилось с напряжением сети, и наконец повернул ключ. Было семь часов сорок минут… Электричество двинулось в путь».
Лицо Бочкина, говорят, почернело. Но, потирая радостно руки, он сказал:
— Хорошо запела!
День своего семидесятилетия Андрей Ефимович Бочкин встретил у себя дома, в Москве, в Стрельбищенском переулке. Грудами носили в тот день почтальоны письма и телеграммы. И не закрывалась дверь квартиры, пропуская туда южан с несмываемым загаром, бледноликих северян. Шли сюда немолодые мужчины с гвоздиками в руках, но больше было подтянутых, стройных, с ранней сединой — выращенная им гвардия отечественного гидростроения. А в груде присланных на имя Бочкина писем и адресов билась такая бескорыстная человеческая любовь и такая всенародная слава, какой мог бы позавидовать самый большой честолюбец. Эта любовь ломала официальный тон приветственных адресов, рвалась из каждой строки телеграмм. Так не пишут тому, кто был просто-напросто начальником. Так пишут только тогда и только тому, кто, ведя людей за собой к высоким вершинам, хранил в своем сердце любовь к человеку.
Сердце… Оно имеет свои пределы прочности. Ему нелегко порой даются и радостные мгновения. В день своего семидесятилетия Бочкин несколько раз украдкой проглатывал нитроглицерин. Он знал, что победителям легко живется на земле, но что достается эта легкость дорогой ценой…
Три года спустя вновь пришли со всех концов страны письма и телеграммы. И съехались друзья, товарищи, воспитанники, ученики. Но уже не радость, а горе собрало их вместе: Андрей Ефимович Бочкин скончался 16 октября 1979 года.
Жизнь Андрея Ефимовича Бочкина, пожалуй, ответит на многие вопросы. Но высота ее не только в содеянном: да, жил, творил, строил. От него осталось и другое, не менее важное: заповеди глубочайшей порядочности, по которым сам жил, их впитали в себя все люди, которые шли рядом. Оп никогда не попирал слабого, не
И. СОРОКИН
Николай Васильевич
НИКИТИН
Над Тобольском и по сей день царствует вознесенный на гору старинный кремль, спроектированный и выстроенный талантом и усердием архитектора, картографа и просветителя Сибири Семена Ремизова. Николай Никитин любил свой родной город, гордился его прошлым, и хотя прожил в нем совсем недолго, он на протяжении всех своих юных лет любил приезжать сюда и подолгу гостить в родном доме у бабушки Ани.
В ряду старинных русских крепостей Тобольский кремль стоит особняком. В нем можно угадать черты Троице-Сергиевской лавры и Смоленского кремля, и в то же время он не повторяет, а как бы превосходит их своим богатством и сибирским размахом. На золоте таежных рек, на дорогих собольих шкурках возносился Тобольский кремль. Строили его более тридцати лет. Довелось на его строительных лесах потрудиться плененным под Полтавой шведам. Одна из внутренних стен сохранила название «шведская стена». Павлинную башню, узорчатую и витиеватую, тоже подлатывали шведы. Однако первозданный облик, приданный кремлю Семеном Ремизовым, хранит единство и глубину классического русского стиля. Белокаменный ансамбль поражает совершенством формы и чистотой образа. От иноземцев в традиционную русскую старину прозрачной каплей вошла прохладная чистота готики и подчеркнутая строгость линий.
Детские представления о сказочной красоте Тобольского кремля навсегда остались в памяти Никитина.
Главе семейства Василию Васильевичу Никитину, секретарю Тобольского губернского суда, не без труда удалось выхлопотать место присяжного поверенного в захолустном сибирском городке Ишиме.
Город Ишим поверг Никитиных в уныние. На весь город один каменный дом более или менее приличного вида — городская управа, редкие дома были крыты черепицей, большинство крыш из дранки, а амбары, конюшни, завозни — те и вовсе крыты дерном. Складывалось впечатление, что город сколотили на скорую руку с надеждой потом переделать, да так и не собрались.
В довершение к этому то «место», за которым ехал сюда Василий Васильевич, оказалось занятым. Мечты о достойном воспитании детей, надежды самому обрести независимое положение в обществе — все рассыпалось в прах.
Выход из безнадежного положения нашла мать — Ольга Николаевна. Ее стараниями в Ишиме открылся фотопавильон, где «делают людей красивыми». Здесь раскрылся «художественный дар» Ольги Николаевны: она быстро освоила искусство ретуши.
Несмотря на то, что фотопавильон пустовал редко, Никитины не могли позволить себе нанять репетитора, который подготовил бы Николая в гимназию, и испытывали некоторое чувство вины перед сыном, хотя и не подавали вида. Какими-нибудь ярко выраженными способностями он не блистал, вот разве что любил рисовать и умел добиваться сходства с натурой. Когда ему не было еще семи лет, Ольга Николаевна научила сына бегло читать и считать в пределах сотни. Дальше она не знала, чему его учить, а пора регулярных занятий между тем уже наступила.