Советский кишлак. Между колониализмом и модернизацией
Шрифт:
Для локального нарратива прежде всего были важны имена конкретных людей, их титулы и прозвища, было важно, кто является их потомками. Я бы хотел обратить внимание на то, как подробно в рассказе говорилось о женщинах, которые участвовали в сражениях, и их предводительнице Онор-пансад. Напомню, что Пичугин тоже с нескрываемым удивлением писал, что женщины в Ошобе оказывали отчаянное сопротивление, но только в его донесении это были анонимные и неорганизованные местные жительницы. Вслед за Пичугиным о том, что «даже женщины считали для себя позором покоряться врагу», писал ташкентский журналист Абдуллаев, который видел в этом факте уже не фанатизм, а доказательство любви к свободе и ненависть к врагу. В локальном же нарративе говорилось об организованном женском военном отряде, и это выглядело
212
Об образе женщины в различных нарративах см.: Зубковская О. Постколониальная теория в анализе постсоветского феминизма: дилеммы применения // AI. 2007. № 1. С. 395–420; Тлостанова М. Деколониальные гендерные эпистемологии. М.: Маска, 2009.
В своем исследовании я стремлюсь заново поставить вопрос о том, как изучать очень острую и спорную в политическом отношении тему подчинения Россией Среднеазиатского региона, особенно момент непосредственно завоевания и включения его в сферу российского — и, шире, европейского — влияния, который часто вызывает желание превратить объяснение в оправдание или обвинение. Я пытаюсь отстраниться и от имперского нарратива, и от национального, для чего использую помимо традиционных источников (письменных свидетельств современников тех событий) местные устные воспоминания, конструируя с их помощью как минимум еще одну сторону или еще один взгляд на прошлое. Я хочу показать, что выбор не ограничивается лишь двумя возможностями. Третья позиция открывает новое проблемное поле, позволяет иначе увидеть контекст и обстоятельства произошедшего, задуматься о том, в каких формах прошлое продолжает жить в сегодняшнем дне, обратить внимание на то, каким образом и из чего формируются разные взгляды.
Имея перед глазами все позиции и по очереди обозревая их, хочу в заключение зафиксировать два наблюдения. Первым и вполне очевидным выводом из проделанного анализа может быть указание на то, что обе доминирующие точки зрения — имперская и национальная — на историю колониального присоединения Средней Азии подразумевают идеологически мотивированные умолчания и преувеличения, иногда даже приводят к искажениям фактов в угоду идеологическим предпочтениям. В форме ли докладных записок, публицистических новелл или научных работ — создатели обоих нарративов одинаково предвзято описывают прошлое, руководствуясь заранее заданными схемой и симпатиями. Разумеется, я не утверждаю, что локальная версия истории завоевания Ошобы является наиболее аутентичной, точной и, соответственно, привилегированной по сравнению с другими. Напротив, эта версия возникла и сохранилась при вполне конкретных, в том числе политических, условиях. Она содержит собственные ограничения, искажения, мифологию и стереотипы. Однако весь смысл признания локальной версии состоит не в том, чтобы обнаружить наконец настоящую правду, а в том, чтобы показать — таких правд может быть много и ни одну из них нельзя считать само собой разумеющейся. Поставленные же в один ряд, они более отчетливо демонстрируют свою относительность и ангажированность.
И второе наблюдение: полное господство той или иной версии невозможно. Даже если тот или иной нарратив становится доминирующим в публичном пространстве, это вовсе не означает, что он обязательно полностью вытесняет другие нарративы из индивидуальной и коллективной памяти. Все три версии продолжают сосуществовать — в разных комбинациях и в разных контекстах. Каждая из них занимает свою нишу, обращена к своей аудитории, апеллирует к определенной самоидентификации, к определенному пониманию личных или групповых интересов. Каждый нарратив имеет свои места
Очерк второй
КУРБАШИ
За боевые подвиги при разгроме ряда крупных басмаческих отрядов, действовавших на территории Наманганского уезда, комбриг В. А. Синицин был награжден орденом Красного Знамени. Синицин готовился к выезду в Москву, получить высокую награду из рук Михаила Ивановича Калинина. Но выехать туда ему не удалось. Басмаческие шайки Рахманкула, Баястана, Султана и Дадабая в горном ущелье Чадак-Су окружили один из полков второй дивизии. В неравном бою погиб командир полка <…>
Свободных от дела воинских частей не было. Комбриг сформировал полусотню из писарей, телефонистов штаба и хозкоманды и выступил в Гурум-Сарай; там взял батальон пехоты и устремился на выручку окруженного полка. Приказав батальону двигаться по дороге на кишлак Чадак, комбриг с полусотней бойцов форсированным маршем пошел вперед к зимовке Ханабад. Но его обнаружили басмаческие разведчики и донесли Рахманкулу. Враг устроил в зимовке засаду. Когда бойцы подошли вплотную к дувалам, по ним открыли сильный огонь, сразив первым же залпом половину отряда <…>
С остатками отряда Синицин укрылся в караван-сарае и занял круговую оборону, в надежде продержаться три-четыре часа, пока подойдет батальон пехоты.
Но батальон в Ханабад не прибыл, и вот почему: воспользовавшись полевой сумкой убитого адъютанта комбрига, белогвардейский офицер Войцеховский, находившийся при банде Рахманкула, сфабриковал предписание комбригу, подделав подпись Синицина, направил батальон в горы, в противоположную сторону.
— Товарищи! — услышали бойцы голос комбрига, — будем обороняться, берегите патроны. Гранаты метать только по скоплениям басмачей. Надо продержаться часа три <…>
Рахманкуловцы вели огонь из-за дувалов и с крыш кибиток. Вдруг, словно по команде поднялся страшный крик и вой, стрельба усилилась и сразу же со всех сторон к стенам караван-сарая полезли озверелые толпы <…>
В течение дня басмачи бросались на приступ караван-сарая, но каждый раз откатывались с потерями <…>
В полночь на северной окраине кишлака слышались шум, громкие отрывистые крики и ругань. Затем откуда-то с высоты донесся властный гортанный голос. Стрельба со стороны басмачей сразу же прекратилась.
В тишине на чистом русском языке кто-то крикнул:
— Эй, там, в караван-сарае! Сейчас с вами будет говорить господин поручик Войцеховский!
Кто-то из бойцов выстрелил на крик. Потом забасил Войцеховский:
— Красноармейцы и вы, господин штабс-капитан Синицин! По поручению курбаши Рахманкул-бека к вам обращается офицер русской армии. Рахманкул-бек дает вам на размышление пятнадцать минут. Если вы сложите оружие, он обещает сохранить вам жизнь, а желающих примет в свою армию!
— Гранату! — шепнул Синицин <…>
Сбросив шинель, комбриг вырвал чеку и с силой метнул гранату на крышу противоположного дома, откуда доносился голос Войцеховского. В стане басмачей закричали, раздались хлопки выстрелов. Голоса Войцеховского больше не было слышно.
Подгоняемые курбаши, басмачи вплотную облепили караван-сарай и, выкрикивая «Алла-а, Уу-ур!», полезли на стены. Две атаки отбили гранатами, но запас гранат у красноармейцев иссяк. Басмачи проломали стену в конюшне и ворвались во двор.