Советский рассказ. Том второй
Шрифт:
— На лисицу эту поглядите, на лисицу, — сказал лисица Гикор и повел его по дороге в село.
Из зарослей фасоли выскочила остромордая рыжая сука. Алхо устало и раздраженно лягнул ее и понял, что дорога будет та — под нестерпимо тяжелым грузом с бесконечной жаркой сдавленностью в легких, — и Алхо устало и брезгливо лягнул суку. И почувствовал, как копыто вошло во что-то мягкое и вышло.
— Нельзя ли, чтобы ты своей дорогой шел к своему дому! — вспылил с порога своего особняка директор школы Рубен.
— Моя дорога эта, свою суку на привязи держи, — огрызнулся Гикор.
— На чужой лошади сидит, чужую собаку убивает.
— Беги жаловаться в сельсовет, — сказал Гикор, но гибкий прут все-таки снова обжег брюхо Алхо.
Остромордая сука, известно, злая, обязательно наскочит на тебя,
Гикор привел его к кузнице. Острый запах горячего металла был знаком Алхо и связывался с сильным и ласковым кузнецом былых дней, который не вышел им сейчас навстречу и не погладил глаза лошади. Молодой человек в запачканном, прокопченном переднике с папиросой во рту подошел, подогнул ему ногу — чхк-чхк. И пошел обратно в кузницу. На дорогах, которыми пользуются люди, только и можно продержаться благодаря ими же придуманным подковам, за это Алхо был благодарен им — дороги твердые, грубые. Да, но ведь гвоздь вошел криво, в нерв попал, а другая подкова жала. Алхо смертельно обиделся.
— Айта, а не криво забил гвоздь? — сказал Гикор, прислушиваясь к голосам кузницы.
— Жарко, слышишь, жарко, — отозвался кузнец изнутри и рассмеялся. — Трудодень, слышишь, трудодень. Не золото идет — трудодень.
Алхо пошел, хромая на обе ноги и осторожно, как больной. Нерв болел.
— Ну ладно, не умирай, — сказал всадник, — разойдется.
Алхо от боли забыл про всадника, про прут и про неприятную рыжую собаку. Про то, что он был оседлан, что предстояла какая-то дорога. Алхо стал, но удила встряхнули его голову и прут еще раз просвистел под брюхом. «Но-о-о-о», — и Алхо снова понял, что таким безжалостным, таким неспокойным и таким небрежным мог быть только лисица Гикор. «Интересно, куда пойдем…»
Плетень перед ними распахнулся, пропустил и снова сошелся, наседка с цыплятами перешла дорогу.
«Интересно, куда пойдем». Алхо услышал звон цепи и увидел черную облысевшую собаку. Это была вшивая и от вшей нервная собака, всегда на цепи, которая свободно ходила по проволоке, протянутой через весь двор, — целый день, не останавливаясь, собака бежала вдоль этой проволоки от хлева к дому, от дома к хлеву. Сейчас она остановилась на секунду и, брызгаясь слюной, залилась лаем. И тут Алхо окончательно понял, что попал в лапы лисицы Гикора, и вспомнил жаркие дороги, вспомнил шмелей, отвратительную застоявшуюся воду, непонятно коварную змею — короткую и жилистую, которая целый час непрерывно скользила, и вилась, и пряталась около него, пока про нее не забыли, и вдруг метнулась — ударилась — ужалила. Ногу остро закололо, потом как будто ничего не было, а потом нога разгорелась, онемела, и стало сладко подташнивать. И голова тоже разгорелась и словно не своя была. И его, полуоглохшего, в забытьи, все навьючивали и навьючивали. А ему самому ничего не хотелось — воспоминания и желания мешались, ускользали, и это было приятно: шмелей не было, груза не было, Гикора не стало, и хорошо бы, если бы их вообще никогда не было. Ужалила бы его змея на каком-нибудь пустыре, и он бы спокойно встретил свою смерть. Но они поняли его:
— Змея ужалила коня, Гикор.
— Ну-у? Сдохнет теперь? Оскандалимся перед Андро.
— Нет, — сказали люди, — погоняй его, чтоб вспотел, погоняй хорошенько.
Сухая и гибкая плетка снова вернула его к действительности и напомнила о дороге, о грузе. О сочной траве в горах и холодных ключах. О трудности начатого пути и легкости в конце его. О неприятной обязанности плестись на станцию и радости возвращения. О мурашках при подковывании и наивной гордости уже подкованного. О тоске по кобыле и об ужасе перед жеребцом. О неодолимом
— Эта лошадь отчего грустная, Гикор? — спросила у Гикора его мать.
— Ты знай свое дело делай. Где мешки?
— С больной лошадью в Касах поедешь, Гикор?
— Не сдохнет, ты будь здорова.
— Эта лошадь с гвоздем, Гикор.
— Оф!.. Ну раз ты столь понимаешь, найди щипцы.
Через отверстие от вынутого гвоздя боль вытекала медленно, как мед, и Алхо была приятна эта уже покалывающая и отходящая боль и то, что снова стал ощущаться перехват стремени, грубость удил, слюнявый лай паршивой черной собаки.
Дорога вела в горы… Посвистывание ветерка в ушах и бесконечно вкусная трава… Алхо пошел веселее. И дороги-то оставалось на один час, на одном дыхании можно было дойти… и началась бы вкусная некончающаяся трава.
— Думаешь?.. — сказал Гикор и повернул его. Он повел его по тропинке к колхозным садам. — Эй, хозяин! — позвал лисица Гикор.
Сторож в нижней рубахе косил траву под деревьями. Он пошел им навстречу, привязал по пути собаку, и Гикор, подтягивая Алхо, подошел к нему, и они о чем-то поговорили. Сторож как будто остался недоволен разговором, но груз Алхо увеличился яблоками и грушами.
— Огурцов нет?.. Ну ладно, ладно. Если затрудняешься, не надо… Что из Касаха тебе привезти?
Сторож из Касаха ничего не хотел, а огурцы оказались еще тяжелее, чем яблоки и груши.
— Н-но-о-о… чертова дохлятина… груза ты еще настоящего не видала… генеральская лошадь какая нашлась… всего-навсего кляча Андро…
Гикор вывел его по тропинке обратно и шел так до тех пор, пока не перестала быть слышной собака сторожа; тогда Гикор крепко потянул за правое удило. Алхо обернулся — ну конечно, справа было поспевшее поле, он помнил. Стремя приказывало идти, голос приказывал идти, но ведь впереди было поле, — Алхо попятился. Но стремя, голос, прут и плетка разом погнали его в это поле, и Алхо пришлось повиноваться. Странный народ эти люди, подумал Алхо, одну и ту же вещь одни разрешают, другие запрещают. Он один ни за что бы не стал заходить в поле, потому что он знал — выйдет однорукий сторож полей и, ругаясь, запрет его в грязном мокром хлеву, а ему не хочется в грязный хлев. Нет, непонятный народ эти люди, определенно. Но когда Гикор молча перевел его через ручей, вошел в лес и объехал скошенную поляну, Алхо понял, что Гикор его на воровство ведет. Дальше начинались картофельные поля. Картошку будет воровать, решил Алхо и остановился.
— Молодец! — удивился лисица Гикор. — Пасись, — сказал он льстиво, — тебе-то и пастись.
Пастись было негде, и груз был нелегкий, — Алхо остановился и подождал.
Деревья не качались, стебли не качались, неподвижно стояли раскрывшиеся цветы — каждый под солнцем ждал своей участи — беззлобно, как Алхо, в неопределенной спокойной грусти. Алхо, вытянув уши в струнку, подождал, что будет еще. Над картошкой, присев на корточки, как собака, притаился Гикор, и стоял неподалеку сторож, опираясь подбородком на черенок лопаты. Гикор копал картошку руками, а сторож, взяв лопату наперевес, неслышно ступая, побежал вдруг в лес. Гикор, припав к земле, выкапывал картошку. Алхо поглядел в сторону леса, поглядел на Гикора и опять подождал, что будет.