Советсткие ученые. Очерки и воспоминания
Шрифт:
При таком огромном числе участников сред и различии их специальностей каждое заседание могло бы длиться бесконечно долго. Однако этого не было: выступавшие, в том числе и сам Павлов, отличались необычайной лаконичностью. Чувство ответственности у всех было развито чрезвычайно высоко.
И, пожалуй, самым главным было то, что научное новаторство участников физиологических сред и самого руководителя школы отнюдь не мешало всеобщему глубокому уважению к классике, к тому, что однажды было открыто и подтверждено многочисленными опытами и получило силу закона.
Какое громадное отличие от некоторых современных «метаний» в биологической науке, когда новые тенденции, приобретая иногда характер всесильной моды,
Впрочем, об этом пойдет речь именно при воспоминании о среде 2 октября, при обсуждении одного из поставленных вопросов.
Павлов вошел в зал заседаний в состоянии обычной деловой сосредоточенности, уселся в кресло, обвел глазами многолюдное собрание и начал тихим, едва слышным голосом. Но вскоре его речь стала звучать все громче, иногда с металлическими нотками.
Первой темой было обсуждение интереснейших опытов К. С. Абуладзе с удалением нескольких рецепторов (органов чувств) при полной сохранности коры головного мозга, причем слепо–глухие животные, в остальных отношениях вполне здоровые, при малейшей нервной трудности погружались в глубокий сон, вообще пребывали в состоянии непрерывного сна, хотя оставшиеся органы чувств, например кожа, функционировали вполне нормально.
Вся высшая нервная деятельность таких собак не выносит никакой, даже минимальной, нагрузки. Никаких признаков обострения осязания у них не было обнаружено.
Второй темой, вызвавшей горячее обсуждение, были опыты А. О. Долина, наблюдавшего реакцию животного на отношение внешних раздражений. До последнего времени в физиологии учитывались лишь тончайшие различения отдельных раздражений, дифференцировки звуковых, обонятельных и световых оттенков. Но в тот год внимание павловской школы было привлечено к различению отношений, например, отношений между редкими, средними и частыми раздражителями [39] то, что прежде в логике называлось суждением «abstractum in concreto», то есть отвлечениями в пределах конкретного.
39
Например: выработано отличение звука метронома от 30 до 60 ударов в минуту (60 ударов — активный раздражитель). Затем предлагается отличить 60 ударов от 120. При этом 60 ударов оказывается тормозным, пассивным, по аналогии с первой парой.
И. П. Павлов по поводу опытов А. О. Долина, касающихся различения отношений, сказал: «То, что положительно и точно, — это ты бери и стой за это, и если ты новое что–то получил, то ставь новый вопрос и имей в виду, что когда–нибудь одолеешь и это».
В своем отзыве Павлов решительно осуждал претензии представителей так называемой гештальт–психологии, или психологии целостных образов. В. Кёлер, К. Коффка и другие психологи, открыв в опытах на обезьянах некоторые своеобразные черты «целостного» поведения животных, в том числе реакции на отношения явлений, решили навсегда отбросить все прежние достижения ассоциативной теории поведения, начиная с Локка и кончая павловскими условными рефлексами, и стали возражать даже против самого термина «рефлекс», понимаемого как связь элементов, связь восприятия, переработки ощущений в мозгу, и, наконец, пришли к отрицанию значения тонко дифференцированной внешней реакции на раздражения!
Вопрос о «гештальте» служит предметом горячих споров и сегодня в связи с появлением новых понятий кибернетики и теории систем, наконец, математического моделирования.
Тем знаменательнее, что он получил правильное, научное направление еще в выступлениях Павлова 2 октября 1935 года по поводу «реакции на отношение явлений».
Много можно
М. К. Петровой удалось, подобрав соответствующий тип нервной системы собаки и вызвав у нее срыв высшей нервной деятельности, добиться того, что она, подбежав после опыта к ступенькам лестницы, ложилась, как пласт, в полном изнеможении рядом с перилами, и никакие силы, ни уговоры не могли заставить ее двинуться с места. По всей видимости, обычная знакомая лестница представлялась ей в момент срыва глубокой пропастью или чем–то в этом роде.
Я при этом вспомнил свое ощущение в горах Кавказа, когда, находясь на вершине, трудно заставить себя встать в полный рост и распрямиться — все тело становится как бы налитым свинцом.
Эти простые, но глубоко продуманные и хорошо спланированные павловские опыты служили как бы переходом, экскурсом физиолога в область клинической науки — психиатрии, наименее изученной части медицины, того комплекса болезней центральной нервной системы, который и сейчас еще причиняет так много страданий человечеству.
И. П. Павлов, всю свою жизнь принимавший близко к сердцу интересы врачебной науки, в последний период своей жизни взялся со всей энергией ума за психопатологию, заинтересовался течением и даже терапией нервных и психических заболеваний, оставаясь на строго физиологической, научно объективной почве, вооруженный всем арсеналом открытий, сделанных на животных.
«Клиника человеческих болезней, — говорил он, — дает такой огромный материал разнообразных случаев отклонений от нормы в работе высших отделов мозга, что физиолог должен учиться у клинициста».
И восьмидесятишестилетний ученый пошел на эту учебу, основав при своем институте две клиники–нервную и психиатрическую, и каждую среду во второй половине дня ездил туда набираться впечатлений о тяжело болеющих людях, находивших приют в этих клинических образцово поставленных учреждениях.
Но странное дело: гениальный «ученик» невропатологов и психиатров сам выступал среди них в роли учителя и руководителя, свободно двигаясь в темном подчас лабиринте симптомов и синдромов, в изучении глубоких причин и обстоятельств заболеваний, в том числе биологических, наследственных и приобретенных, а также возрастных и типологических особенностей личности, — во всех многочисленных отклонениях от норм высшей нервной деятельности, изученных им в лаборатории.
Павлов присутствовал при разборе течения заболеваний истерией, психостенией, травматическими неврозами, эпилепсией; в психиатрической клинике–шизофренией, паранойей, маниакально–депрессивным психозом. Многие из этих названий ничего не говорят здоровому человеку с сильной нервной системой. Но врач, да и больной хорошо знают коварство человеческой природы и патологию социального быта, наделивших людей подобными мучительными заболеваниями, лишающими подчас жизнь ее цели.
Подобно современному радиоастроному, который исследует звездные миры, Павлов вникал во все симптомы психических заболеваний, размышляя о них вслух перед врачами–специалистами, и, находясь на огромной дистанции от накопившихся в психиатрии предрассудков, объединял многие из признаков болезней, которые раньше считали принципиально различными. Он находил переходные формы между различными синдромами и, наоборот, выявлял различие в том, что до сих пор считалось неразделимым.