Совиный дом
Шрифт:
— Действительно, фрейлейн фон Герольд, — проговорил голос, столь спокойный и равнодушный, что сразу унял бурю, поднявшуюся в сердце Клодины, — действительно, герцогиня очень желает заниматься с вами музыкой в Альтенштейне.
Герцог снова обратился к Иоахиму и спросил:
— Да что же случилось? Он умер от раны или…
— Он жив, ваше высочество, и охотится по-прежнему.
Все знали, что, когда герцог разговаривает об охоте, он забывает все остальное. Только Пальмер недоверчиво улыбнулся и посмотрел на Клодину, которая вздохнула облегченно.
— Если ваше высочество приказывает… — тихо сказала она. —
Тихий, сдавленный кашель герцогини прервал ее, сквозь деревья повеяло первой вечерней прохладой… Обыкновенно бледные щеки больной казались огненными. Герцог вскочил.
— Пора! — воскликнул он. — Подать экипажи!
Пальмер сделал знак придворному лакею, который неподвижно стоял у садовой калитки. Через несколько мгновений высокие гости уже уехали.
— Нам тоже надо прощаться, Лотарь, — сказала Беата брату.
Он утвердительно наклонил голову и пожал руку Иоахиму, но когда хотел проститься с Клодиной, та уже исчезла.
Беата пошла за шляпой и зонтиком и застала ее на кухне…
— Куда ты делась? Мы уезжаем, Клодина, — сказала Беата, натягивая шелковые перчатки. — Сегодня был очень оживленный день; поздравляю тебя с новыми соседями, советую всегда теперь иметь в запасе что-либо для угощения… соседка из Альтенштейна, вероятно, часто будет навещать тебя — ей нравится эта роль, как блаженной памяти королеве Луизе… Клодина, я думаю, что страх смерти заставляет бедняжку пускаться в развлечения. Заметила ли ты, что она еле дышит?.. Ну, мне пора; толстая Берг, наверное, проголодалась, а достать они ничего не могут без моего распоряжения. Будь здорова, Клодина, приходи скорее и малютку возьми с собой!
Она поспешно пожала ей руку и вышла.
Клодина понесла фрейлейн Линденмейер блюдечко земляники и застала ее все еще в нижней юбке с красными лентами; старушка держала на коленях маленькую Эльзу и рассказывала ей сказку о том, как некая красавица вышла замуж за принца.
— За герцога, — поправила девочка и, увидев Клодину, спросила: — Тетя Клодина, можно мне еще остаться здесь?
Тетя не слыхала: она прислушивалась к шуму отъезжавшего экипажа…
— О Господи, фрейлейн Клодина! — воскликнула старушка, обрадовавшись, что наконец-то может поговорить о великом событии. — Что за красавец наш правитель! Во всем виден герцог! Когда он шел по саду с нашим господином, я вспомнила слова Шиллера: певец должен идти рядом с королем — они оба на вершине человечества! Ах, фрейлейн, если бы бабушка видела, как вы сидели по-семейному у стола и кушали землянику со сливками. Ах, фрейлейн Клодина!
— А мне больше нравится дядя Лотарь, — заявила малютка.
Девушка вдруг повернулась и пошла к двери, потом поднялась по узкой лестнице и постучала в дверь к Иоахиму. Она застала его расхаживающим по комнате с растерянным выражением лица.
— Я совершенно выбит из колеи, — пожаловался он. — О мое прекрасное одиночество! Клодина, не пойми меня неверно! Ты знаешь, что я люблю и уважаю герцогскую семью и горжусь тем, что моя прелестная сестра привлекает ее в наш лесной уголок. Клодина, ты не сердишься на меня за мои слова? — спросил он, только теперь заметив тень на ее лице.
Она отрицательно покачала головой.
— Нет, Иоахим, за что же? Но мне жаль тебя, скажи им прямо, что ничто не должно мешать твоей
Он остановился и погладил ее по щеке.
— Нет, дитя мое, — возразил он, — ты, как бывшая фрейлина, должна знать, что этого сделать нельзя. Удивительная любезность со стороны их высочеств — посетить нас здесь. Они не должны услышать от нас такого же отказа, как от Беаты! У меня захватило дух, когда она отрапортовала свой ответ. Я не понимаю, как Лотарь мог спокойно его выслушать, — меня он возмутил.
— А твоя работа, Иоахим? Я уверена, что герцогиня очень огорчится, когда узнает, что помешала тебе.
— У нее хороший характер, она любит все прекрасное, но она больна, очень больна. Слышала ты ее кашель? Он раздирал мне сердце. Так кашляла и она, Клодина… О, эта ужасная болезнь!.. Нет, нет, Клодина, уже из-за того, что ее жизнь угасает, Совиный дом должен быть всегда открыт для ее высочества.
Сестра не отвечала. Она подошла к окну, через которое сиял красный вечерний свет, и со страхом смотрела на вершины деревьев. Нет, она не должна, не вправе поверить ему свою горькую заботу, — не должна тревожить его. Может быть, слепая страсть герцога уже прошла? Сегодня он не следил за ней жгучим взором — его глаза едва скользнули по ней. Она машинально склонила голову, как бы желая возразить внутреннему голосу: может быть, благородство и великодушие победили, и вид угасающей жизни… Она могла быть спокойна, могла надеяться.
Брат подошел к ней и взял ее за руку.
— Тебе скучно в одиночестве, Клодина? — мягко спросил он. — Сегодня, когда в наш дом ворвался луч из твоей прежней блестящей жизни, мне показалось, что грешно удерживать здесь гордого лебедя.
— Иоахим, — с мучительной улыбкой сказала Клодина, и глаза ее стали влажными, — если б ты знал, с каким удовольствием я живу здесь, как мне уютно и спокойно в нашей бедности, ты никогда не говорив бы так. Нет, мне не только не скучно и не печально, наоборот, здесь у меня так легко на сердце, как давно не было. Теперь я пойду вниз готовить ужин, он состоит из салата и яиц всмятку, но ты не поверишь, Иоахим, как нежен салат Гейнемана!
Она подставила ему для поцелуя щеку и вышла, кивнув еще раз.
Одинокий человек стал на место сестры у окна и, прислушиваясь к шуму ее шагов на лестнице, размышлял о том, не слишком ли противоречат ее печальные глаза тому, что говорят уста…
Часа через два Совиный дом замолк и успокоился, как будто лес убаюкал его своим шелестом, только в окне Клодины еще горел свет. Она сидела за старинным вычурным столиком, который стоял в комнате бабушки, когда она еще в девушках жила в Пруссии, у моря. Клодина открыла ящики, перебирала старые письма и засохшие цветы, открывала различные коробочки.
Да, гордая молодая фрейлина, которая умела так безупречно, так холодно держать себя, была обыкновенной девушкой, с робким сердцем и тайными надеждами и страхами, иначе она не стала бы со слезами на глазах прижимать к губам маленький лоскуток бумаги… На нем было набросано несколько нотных строк и написаны слова: «Если хочешь отдать мне свое сердце, то сделай это тайно».
Однажды Клодине пришлось петь по желанию старой герцогини, а нот не было, тогда один из членов небольшого избранного кружка встал и набросал задушевный мотив, и она спела его.