Совиный дом
Шрифт:
Клодина сидела, как статуя, она очень быстро овладела собой.
— Да, — коротко отвечала она, не замечая протянутой руки, и крепко сжала руки в муфте, как будто затем, чтоб удержать их. — Камергер Штальбах телеграфировал мне, что их высочества приезжают завтра, и я тотчас собралась.
— Не скажете, как все обстоит в Полипентале? — спросил он.
— Хорошо, — отвечала она.
— А моя девочка?
— Она здорова, думаю я.
— Вы думаете? — повторил он с горьким выражением.
Оба замолчали. Поезд остановился, снаружи заскрежетал снег под тяжелыми мужскими сапогами, отворилась дверь какого-то купе, потом
— Клодина, — нерешительно начал Лотарь. — Третьего дня я писал вам. Письмо придет в Совиный дом сегодня утром.
Клодина склонила голову, не глядя на него.
— Я был в ужасном настроении, — продолжал он. — Представьте себе, совсем один в занесенном снегом старом, плохо меблированном доме, в двух часах езды от города. Я промок на охоте и сидел перед окнами. Один в совершенно пустом здании. К тому же меня мучили видения: я видел общую комнату в Нейгаузе, видел, как моя малютка резвится и играет, слышал ее лепет и даже ясно чувствовал запах яблок, пекущихся в камине. — Лотарь на мгновение остановился. — И я подумал: Господи, зачем, собственно, я здесь с этими грустными мыслями? В такую минуту я подошел к столу и написал вам, чтобы прямо спросить вас.
Клодина поспешно перебила его.
— Зачем спрашивать? Ведь я не могу принудить вас сдержать обещание, да я никогда и не посылала вас в замок Штейн. Ведь вы могли ехать в Берлин, или в Вену, или, наконец, в Париж! А, может, и в еще более отдаленный город.
Он дал ей договорить.
— Я хотел спросить вас я письме, — спокойно продолжал он, — не пора ли кончать комедию, Клодина? Ведь преступно…
Она возмутилась — неужели он говорит серьезно?
— Эта вы говорите теперь, когда конец так близок? Бедная больная, может быть, не проживет и суток. Неужели вы так спешите получить свободу?
— Как вы раздражительны, Клодина, — произнес он терпеливо, и в его голосе слышалось сожаление. — Но вы правы: ввиду предстоящих грустных дней не следует говорить об этом.
— Нет, нет, не говорите, — сказала она со вздохом.
— Между тем, я не могу иначе, — неумолимо продолжал он. — Последняя новость та, что ее высочество прямо обратилась ко мне.
Он вынул портфель и подал Клодине письмо.
— Прочтите лучше сами.
Клодина отклонила письмо рукой.
— Это собственноручное письмо герцогини, — повторил он, не убирая письма. — Бедная женщина отравляет свои последние дни заботой. Если позволите, кузина, я прочту вам письмо.
И он начал, взглянув на бледное лицо молодой девушки.
«Милый барон!
Эти строки пишет вам, после долгого колебания, умирающая и просит, по возможности, помочь в очень сложных и затруднительных обстоятельствах.
Ответьте мне правду на один вопрос и простите мне, которой скоро не будет в живых, его нескромность. Любите ли вы вашу кузину? Если вы только под влиянием рассудка и великодушия предложили ей руку, то, барон, верните девушке свободу и будьте уверены, что вы сделаете счастливыми двух людей, которые для меня дороже всего.
Глаза Клодины с отчаянием смотрели на небольшой листок. Милосердный Боже, что же это такое? Неужели герцогиня сохранила ужасную, безумную мысль о том, что ее муж любит ее или она его? Или же принцесса Елена доверилась герцогине, и та желает стать посредницей
— И вы… — наконец надорванным голосом произнесла она.
— Я еду передать ее высочеству мой ответ, Клодина. Вы знаете сами, надеюсь, что не было никакой необходимости герцогине требовать истины. Я всю жизнь действовал открыто, только однажды я решился на притворство, потому что считал себя обязанным сдержать данное слово, хотя бы ценой своей жизни. Но оставим прошлое, оно похоронено. С тех пор ничто не мешало мне действовать вполне согласно с моими убеждениями. Я прямо объясню ее высочеству, что…
Легкий крик перебил его. Клодина с мольбой протянула к нему руки, глаза ее с ужасом смотрели на него.
— Молчите, я не герцогиня! — произнесла она.
Лотарь остановился перед этим отчаянным возгласом.
Девушка вскочила и отошла в дальний угол купе. Вскоре замелькали перед окнами фонари, поезд замедлил ход, и в сером свете снежного утра показался вокзал резиденции. Над городом поднимался старый герцогский замок.
Клодина вышла прежде, чем он успел помочь ей. Ее уже ждали придворный лакей и карета. Когда она поспешно садилась в нее, к дверце подошел Лотарь. Его лицо изменилось — в бледном утреннем свете Клодине показалось, что он постарел за последние месяцы.
— Пожалуйста, кузина, назначьте мне время, чтобы переговорить с вами, — сказал он с вежливой решительностью.
— Завтра, — сказала она.
— Только завтра?
— Да, — прозвучал короткий ответ.
Лотарь отошел с поклоном, через несколько минут сел в наемный экипаж и медленно проехал в те же ворота, через которые промчалась придворная карета с Клодимой.
«Что, — думал он, испуганный ее странным поведением, — если герцогиня все-таки права, и Клодина любит герцога? Если она ко мне равнодушна, на самом деле равнодушна?».
Он всегда был так уверен в своем понимании женщин, он думал, что хорошо знает Клодину. Сегодня он впервые серьезно усомнился в этом.
Клодина тем временем подъехала к флигелю, где проживала герцогиня-мать. Восходящее голице обливало пурпуром зубчатые стены, крыши и башни замка. А внизу и это мгновение на городской башне, еще тонувшей в сером тумане, подняли герцогский флаг — знак того, что герцогиня возвращалась домой. Да, возвращалась, чтобы умереть…
Для Клодины были приготовлены во втором этаже две уютные комнаты; еще утром ее позвали к герцогине-матери. Глаза доброй старушки были заплаканы. Она сидела у знакомого углового окна и смотрела поверх крыш любимого города в далекое поле. О, как часто сидела перед ней Клодина в этой уютной комнате со старинной мебелью и многочисленными портретами и любовалась прелестным видом! Сейчас обе женщины не замечали его красоты. Они смотрели в ту сторону, где из лесу выбегало полотно железной дороги, но которой должна была приехать бедная больная.
У герцогини пошла горлом кровь, она хотела только одного: увидеть перед смертью детей и привести в порядок различные дела. Принцы оставались дома, чтобы не беспокоить мать. Этого требовал врач, хотя она и противилась, говоря: «Доктор, я умру от тоски!»
Рассказывая, старая герцогиня тихо качала головой.
— Как тяжело, в особенности для Адальберта, — они вполне сдружились теперь и могли бы стать счастливой четой. Он с такой любовью пишет о ней, и вот! — Герцогиня вздохнула. — Один Бог знает, сколько мы еще переживем!