Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
Шрифт:
Опять приезжал Китсон — руководитель профсоюзов транспортников Великобритании, член исполкома лейбористской партии, «наш друг». Захотел повидать меня «по Афганскому вопросу». Три с половиной часа проговорили в гостинице на Плотниковом. Он привез очередные инвективы против посольства и вообще против «нас», которые не умеют «защищаться». Я приготовил все мыслимые аргументы по поводу Афганистана. Но он их не захотел слушать: меня не надо убеждать, мол, я и так все понимаю, но я «меченый», меня, как «советского агента» и «предателя» слушать не будут. А от вас слушать некого. Посольство ничего не делает, а если кто приезжает, то скорее для того, чтобы купить себе
а) мы пошлем на конгресс шотландских профсоюзов толковых ребят, которым будет организована аудитория и они смогут донести советскую точку зрения;
б) в Лондоне он постарается собрать функционеров-профсоюзников и с ними тоже эти же ребята проведут «дискуссию»;
в) я напишу личное письмо Дженни Литл (секретарь Международного комитета национального исполкома лейбористов, «хорошенькая сучка, но умеет делать дело и влюблена в тебя» — слова Китсона) и предложу неофициальную дискуссию либо в Лондоне, либо в Москве на «нашем» уровне (т. е. аппаратном).
За всем тем, что он искренне говорил (а он в самом деле к нам привязался и бескорыстно озабочен, как идут дела и в Англии, и в Европе, и в советско-западных отношениях) — и со всем этим он «доносил» до нас с места событий ужасающую ненависть, которую питают к нам там. Причем, не за Афганистан, который всем сам по себе до лампочки, — Афганистан просто еще один предлог, удачный случай, чтоб открыто продемонстрировать эту ненависть к Советскому Союзу, к Russians. Поэтому с очень горьким чувством уходил я с этой беседы.
Взволновали меня три рассказа В. Кондратьева в «Знамени» № 3. Меня на этого писателя, «прорезывавшегося» вдруг к 60 годам, навел в прошлом году Левка Безыменский. Поразила сознательно упрощенная манера подавать войну в масштабе «двухкилометровой карты» (дискуссия начала 60-ых годов). А теперь вот еще три рассказа в этой же манере.
Часто задумываюсь, почему «наш» Северо-Западный фронт (и примыкавшие к нему Ржев-Волхов) дали такую большую литературу. Фронт далеко не главный, без «решающих» боев «общесоюзного» масштаба, без масс танков. Наверно, тут много причин.
1. После битвы под Москвой, когда произошло окружение Демьянска и появилась надежда нанести там немцам второе чувствительное поражение, туда были брошены части, заготовленные «для Москвы» — не кадровые, а студенческие, морская пехота, в общем с большим процентом интеллигенции и «столичности».
2. Поскольку именно там ждали большого дела после Москвы — туда же ринулись поэты, писатели, лучшие журналистские силы.
3. Но фронт «стал». И остановился почти без движения до самого 1944 года, когда началось общее контрнаступление. И все эти «силы» там застряли и, хотя их выбивало нещадно, что-то осталось
4. Своеобразие: оторванность от большого тыла бездорожьем — распутицами осенью и весной, т. е. это даже не распутица, а просто болото — лошади, помню, тонули до смерти на дорогах, полутора и двухметровые снега зимой. Отсюда: постоянный голод и все были предоставлены сами себе.
5. Отсутствие сплошного фронта: немцы в деревнях — мы в лесах и на опушках. Проникновение в глубину друг к другу, раздолье разведчикам = «романтика», психология маленьких боевых групп, патрулей, отрядов, лыжных батальонов и т. п. Внезапные соприкосновения с «мирной жизнью» — нетронутые годами войны, причем довольно богатые затерянные в лесах и болотах деревушки в несколько домов.
И многое другое.
На прошлой неделе:
Четвертый день праздников. Жаль, что так много не заносил сюда вовремя. С 16 по 25 апреля пробыли почти безвылазно в Серебряном бору. Я, Загладин, Арбатов, Жилин, Собакин, Ермонский и стенографистки. Готовили парижскую встречу еврокомпартий. (В основном, речь Б. Н.'а)… Заставил нас «соорудить Монбланы» инвектив против империализма и, несмотря на мат Юрки Арбатова, пустить все в алармистской тональности: мол, Европа чуть ли не на грани войны.
Загладин «в деле» участвовал очень косвенно: просматривал варианты и давал кое- какие «соображения». Ему было совсем некогда, на этот раз он показал поистине цезаревский класс: за эти несколько дней он успел съездить в Варшаву, провести беседы с румыном, который приезжал оправдываться (почему не едут в Париж), дать несколько интервью, в том числе венгерской «Непсабадшаг», написать статьи о парижской конференции для «Правды» и «Нового времени».
А я в Париж не попал. Не попал, потому что сам отказался: Б. Н. мне дважды настойчиво предлагал (ему хотелось отблагодарить меня и за Ленинский доклад, и за парижские материалы). Отказался, так как не люблю толчеи, а делать там практически нечего было. И Б. Н. отстал, решил, наверно, что это я из-за честолюбия: мол, не включили в состав делегации, а сопровождающим считаю ниже достоинства. Но… в данном случае это не так. Просто я устал ото всего на свете.
А жалко, что не записывал, потому что сам крутеж вокруг парижской конференции любопытен: тема возвращения Китая в МКД (визит в Пекин Берлигуэра и «мятеж» местных организаций ИКП), тема румын и югославов, которые всерьез верят, что мы им можем устроить Афганистан, тема голландцев и даже тех, кто поехал в Париж (Люксембург, Португалия.), отчасти и англичан. Если бы не высокомерие французов и комплекс «Жоры»: как так, я позвал и кто-то осмелился отказаться! И если бы не ФКП готовила конференцию, то на нее можно было собрать не 22, а 28 партий.
Главная же тема — по сути арбатовская.
Вчера умер Тито, о котором уже анекдоты стали ходить: он никак не мог умереть, чуть ли не целых полгода.
Я в отпуску: взамен Парижа попросил у Б. Н.'а догулять восемь дней, оставшиеся от предыдущего отпуска.
Так вот — арбатовская тема (она же первомайская — мои наблюдения за демонстрацией 1 — го мая). Это опять: Куда мы медленно катимся? Что с нами, со страной, будет?
Раза два мы вырывались на прогулки. Там, оказывается, прелестные места, сохранившие чуть-чуть облик старинного дачного Подмосковья. И хотя я работал на этой даче раз пять или шесть, ни разу не приходилось заглядывать за забор со стороны Москвы- реки. Походили мы с Юркой. Он, кстати, недавно перенес обширный инфаркт и сейчас будто обновленный, решительный, и еще более нахальный в своих суждениях, но еще больше озабоченный проблемой «что с нами будет?», «до каких пор Россию можно так мордовать и издеваться над нею?!» Знаешь, — говорит, — Толя, вроде как все у меня есть и большего не хочу и не надо. Но осталось беспокойство за «общее дело», переживаю, расстраиваюсь, ночами иногда не сплю, а мне ведь вредно теперь волноваться, я инфарктник.