Совок 12
Шрифт:
И снова я не стал демонстрировать радость от очередной победы, одержанной над расстроенной дамой предпенсионного возраста. Вместо торжества я напустил на лицо тень алчности и сомнений.
А подкупающая сторона между тем, сначала встала с задницы на четвереньки, а потом заняла коленно-преклонённую позицию. Как это обычно делают благообразные старушки в культовых учреждениях православной направленности.
— Ты послушай меня, Корнеев! Христом-богом тебе клянусь! — истово перекрестилась преклонных лет прощелыга, — Забуду я про тебя! Ей богу, забуду! — тараща на меня честные глаза, продолжала осенять
— Ну, не знаю, не знаю… — лицом и голосом выдал я своё малодушие, и заодно корыстные колебания, — Где, ты говоришь, ваша бандитская касса? — как бы машинально, помахал я стволом пистолета перед носом мадам Корейко-Ирсайкиной, — Давай, показывай!
Баба Маня не по возрасту игриво развернулась ко мне задом и, не поднимаясь с колен, сначала на четвереньках, а потом о двух ногах метнулась в угол сарая. А я напрягся, крепко озаботившись тревожной мыслью. О том, что вместе с несметными сокровищами у неё под руками в любую секунду может оказаться какой-нибудь огнестрел. И дабы не выпускать вздорную шаромыжницу из-под своего пристального контроля, двинулся вслед за ней.
Когда я приблизился, старшая кладовщица уже вытаскивала из кучи с хламом убогий чемодан с обшарпанными боковинами и сбитыми углами. Мечта обворованного до нитки бомжа. Увидишь такой на улице и брезгливо обойдёшь по большой дуге.
С недружественной опаской косясь на меня, она с трудом выдернула на себя невзрачный, но даже на вид тяжеленный «угол» и положила его перед собой на пол. И бросив на меня страдальческий взгляд, полезла себе за пазуху, откуда извлекла ключ, размером почти такой же, как тот, что для наручников.
— Дай сюда! — требовательно протянул я свободную левую руку за ключом, — Сам открою!
Спорить Ирсайкина со мной не стала и ключ, сняв его вместе со шнурком с шеи, отдала. И было непонятно, то ли она уже окончательно смирилась с потерей доставшихся ей богатств, то ли не посмела оспорить килограммовый аргумент, снаряженный восемью патронами. Который я по-прежнему продолжал держать в правой руке.
Отогнав бывшую владелицу воровской казны от чемодана на пять шагов, я велел ей сесть на старое продавленное кресло. С недовольной гримасой потыкав в его пыльную обивку пальцем, ослушаться меня баба Маня не посмела и послушно уселась на указанное ей место.
Я развернул неподъёмный чемодан так, чтобы можно было держать в поле зрения не только Ирсайкину, но и изрядно уже завалявшегося Алексея Мордухаевича. После чего принялся осматривать замки и петли банковской ячейки спирто-водочной мафии.
Ни на первый, ни даже на второй взгляд не обнаружив каких-либо подвохов и в очередной раз выругавшись на свою чрезмерную мнительность, я отомкнул оба замка. Крышку чемодана я откинул под горестный всхлип бывшей богачки и владычицы морской. Опустив глаза вниз, я с полным пониманием отнёсся к горестным переживаниям Марии Антиповны. Разноцветные пачки, как в банковских упаковках, так и по-пролетарски перетянутые аптечными резинками, наполняли три четверти чемоданного пространства. Купюры в них были разного достоинства, но красноты и фиолета в этой палитре было немного. В основном преобладали коричневые оттенки стольников и зелень полтинников. Я с искренним уважением отнёсся
Всё оставшееся пространство чемодана было заполнено единым свертком, размером примерно в три кирпича. Разодрав обычную упаковочную бумагу, я наткнулся на многослойный полиэтилен, через который смутно узнавались портреты Бенджамина Франклина.
— А «рыжьё» где? — придав голосу суровость ревизора из налоговой инспекции, вызверился я на ушлую кладовщицу, — Ты про золото еще говорила! Про золото и про камни! Где всё это?! Ты имей в виду, я с Шалаевым перед его смертью успел поговорить и потому знаю, чего и сколько у Водовозова на хранении было!
И до того, не блиставшее оптимизмом лицо раскулаченной крысы, стало еще пасмурнее. Тяжело вздохнув, она прошла мимо меня к пыльному ларю и, сняв с него велосипед с дамской рамой, достала такой же невзрачный, как и чемодан, портфель. И такой же тяжелый. Его она опустила рядом с первой кубышкой.
— Здесь всё! — бесцветным голосом и едва слышно, проговорила баба Маня, — Всё, что было!
— Ладно, буди внучка! — оторвав глаза от второго подарка Марии Антиповны, и захлопнув крышку первого, велел я ей, кивнув на лежебоку Алёшу Вязовскина, — Чего он там разлёгся, как на пляже?! Посмотри, живой он там?
Баба Маня с превеликим трудом отвела страдальческий взгляд от результатов трудов праведных всей их шайки, двинулась в сторону своего фаворита. Который, по моему разумению уже давно придуривался, изображая бессознательный обморок. Подаренные мной драповые штаны вполне позволяли ему не застудить яйца на осенней земле.
— Ты скажи ему, что если сейчас он не встанет на ноги, я его пинками на улицу выкачу! — громче, чем следовало и адресуясь больше к Вязовскину, крикнул я в спину Ирсайкиной.
На мою угрозу она никак не отреагировала, а вот Алексей понял всё верно. Он вздрогнул и резво поднялся на карачки. А потом, опасливо косясь в мою сторону, принял позицию двуногого существа.
— Все на выход! — обгоняя голубков, скомандовал я, направляясь к светлеющему проёму, — И швыдче, швыдче, золотая рота!
Обернувшись, я заметил, как жертва экспроприации с тоской смотрит на презентованные мне ею богатства. В глазах её читалась бескрайняя тоска вперемешку с оседающей бриллиантовой пылью. Наверное, именно так смотрели с борта последнего парохода бегущие от большевиков недорезанные буржуи на безвозвратно потерянную родину.
— Пошли, пошли! — подхватил я под руку щедрую дарительницу, — Ты сама мне потом спасибо скажешь, что избавил тебя от этих грязных денег! Всё равно они тебе не пригодились бы.
Успокаивая словесной шелухой слегка обобранную бабку, я подталкивал её к выходу. А она тормозила и озиралась на оставленные на земле котомки с баблом и ценностями. Чтобы как-то её взбодрить и привести в чувство, я с удовольствием воспользовался услугами мальчика для битья. И с размаху дал поджопника Алексею Мордухаевичу, непростительно замешкавшемуся в дверях. Любимец бабы Мани и уголовной публики в режиме форсажа вылетел из сарая, и рухнул под яблоней. Стеная и потирая свой ушибленный копчик.