Совок
Шрифт:
– Поняла, – вздохнув, согласилась Софья Львовна. – Думаешь, клюнет?
– Не знаю, посмотрим. Есть пошли. И в койку! Спать очень хочу.
Уснуть сразу же после предосудительного, но настолько же и приятного акта прелюбодеяния не удалось, любопытствующую Софью потянуло на разговоры. Незамедлительно отворачиваться к стенке от ласковой и гостеприимной женщины, которую я только что и со вкусом употребил, мне показалось бестактным и неблагодарным. Пришлось поддерживать беседу и уже сквозь дрему отвечать на ее вопросы. Вовремя
– Сергей, а сколько тебе лет? – вернула меня в сознание беспокойная Софа.
– Как и тебе, душа моя, двадцать три скоро будет, – я снова попытался отключиться.
– Ты ведь знаешь, что мне тридцать один! У тебя же в бумагах все написано!
– Мне лучше знать, сколько лет тебе, Софья, уж ты мне поверь! Возраст женщины оценивается не по паспорту. А по глазам, по груди и по заднице. И твоя задница, Соня, тянет не больше, чем на девятнадцать, слово офицера! Зуб даю! Все, спать давай! – попытался я унять неугомонную вдову.
– Я одного твоего гуся своим девчонкам на работе отдала, в общий котел, – сообщила заметно подобревшим голосом моя непоседливая бессонница.
– Это ты правильно сделала, – уже засыпая, похвалил я нежадную Софью.
– А второго сегодня до обеда отцу завезла, когда в управление торга ездила. Завтра с утра тетка придет и приготовит. Мы с тобой к обеду приглашены, имей в виду! Соня приподнялась на локте и строгим, нетерпящим возражений директорским взглядом попыталась пресечь мои поползновения спрыгнуть с этого сомнительного удовольствия.
Сон пропал, его место заняло чувство безысходности, вины и тревоги. И еще раздражения. Завтра я рассчитывал быть дома. То есть, в локтионовской квартире. За всю прошедшую неделю мы только лишь созванивались с Татьяной и наша встреча планировалась как раз на эту субботу. Обижать судейскую барышню мне не хотелось, она этого не заслужила. К тому же мне не нравилось, что мной вот так беспардонно пытаются манипулировать, заранее не считаясь с моим мнением и распорядком.
– Душа моя, я, конечно хоть и не старый, но уже матерый подкаблучник, тут ты права. Но позволь мне самому определять, что, когда и куда! У меня на завтрашний день другие виды, – я категорически отвернулся от нахальной сожительницы.
Мало того, что теперь сон и так не шел, сзади еще послышались нетипичные для Софы звуки. Я ожидал попреков, криков и даже предложений покинуть койку и выйти вон. Но вместо всего этого, из-за плеча, со стороны железной вдовы слышались приглушенные всхлипы и шмыганье носом. Снежная королева универмага на поверку оказалась обычной бабой. Со всеми сопутствующими ее голове тараканами.
– Ты, Софа, эти свои еврейские штучки брось, я и сам иудей со стажем, меня слезами не проймешь! – отреагировал я голосом, полностью
На всякий случай я попытался перевести печаль её разочарований в самый обычный скандал. Уж лучше пусть злится, чем плачет. Ради этого я был готов из теплой постели среди ночи упереться в общагу. То, что Софа не притворяется огорченной до слез, я не сомневался, хотя и был удивлен.
Мне в спину судорожно вздохнули и наступила тишина. Тишина, которая хуже громогласных проклятий. Пришлось поворачиваться лицом к горю.
– Скажи честно, ты, правда, еврей? – последовал вопрос, которого я ожидал меньше всего.
– Ортодоксальный! – я был готов соглашаться с чем угодно, лишь бы слезы не хлынули вновь, – Могла бы это выяснить и без рыданий! Эх, Софа, Софа..
– Да мне-то все равно, еврей ты или нет, но ведь ты, наверное, опять врешь? Ты мне все время врешь! Все время! – Софья горестно всхлипнула и упрямо отвернула голову.
Признавать ее правоту и извиняться было никак нельзя, ибо тут же последует новый поток горьких вдовьих слез. Единственный выход, так это превратить текущую трагедию в фарс.
– Азохен вэй! Да неужто какой-то шлимазл из гоев может иметь такой ум, которым у меня полная голова, а, Софа? И потом, в отличие от тебя и даже работая в советской милиции у этих гоев, я соблюдаю шаббат. А также знаю и строго чту все традиции, и ритуалы нашей веры. Вот скажи мне, Софа, знаешь ли ты, как при крещении нам, иудейским мальчикам определяют крестного отца? – она задумалась, – Вижу, что не знаешь! – я укоризненно вздохнул.
– Не знаю, – вынуждена была сознаться Софья, офигевшая от потока ереси, которую я нес, – Как его определяют? – хлюпать носом она уже позабыла. Непреодолимое женское любопытство, как и следовало ожидать, победило непереносимые страдания.
– Ну, ты ведь, я надеюсь, знаешь, что нам, евреям, иногда делают обрезание?
– Это я знаю, – непочтительно хмыкнула неправильная советская еврейка.
– Так вот, отрезанную часть бросают в котел, в котором варится еврейский куриный суп. А потом все присутствовавшие при обрезании мужчины садятся вокруг котла и по очереди хлебают этот суп ложками. Кому достался обрезок, тот и есть крестный, – я с превосходством посвященного в главное таинство, снисходительно посмотрел на неуверенно молчавшую Софу.
– Не знаю, я думаю, что ты опять врешь. Да и какая разница, еврей, не еврей! Тебе трудно, что ли сходить со мной завтра? Тебе все равно, а для меня это важно! – вдова замолкла, ожидая моей реакции, – А я тебе за это твою бумажку подпишу, что никто мои туфли не воровал! – отчаянно пошла с главных козырей Софья, так и не дождавшись моего ответа.
– Не надо бумажки, я и так с тобой пойду! – мне вдруг стало не по себе от такого непривычного проявления слабости этой прежде неслабой женщины. Взвизгнув, Софа навалилась на меня сверху.