Соврати меня

Лари Яна

– Хватит! – я рассеяно прикасаюсь к губам, чувствуя, как вспыхивает моё лицо, при воспоминании о том, чем на самом деле закончились гонки. Жёсткие пальцы Мирона словно наяву снова сминают тонкое платье, впиваются в бёдра, мешая мыслить связно. – Стой, где стоишь, – опережаю попытку Димы приблизиться. – Меня не от скорости тошнит. Меня тошнит от вас обоих.

– Маш, да что я такого сделал?

– Лучше спроси, чего ты не сделал, – заглядываю ему в глаза. – Кто ты и кто я, да?! Наследник самого Исаева и обычная студентка журфака, у которой из ценных бумаг, только блокнотик

с заметками. Когда ты собираешься рассказать о нас родителям?

Я, наконец, сбрасываю камень, который с лёгкой подачи Мира давит мне на сердце, а Дима меняется в лице, словно тот упал ему на ногу. Неловкость добавляет жара моим горящим ушам, когда он делает несколько шагов назад, сжимая рот в твёрдую линию.

– Они знают, Маша, – он тяжело дышит, играет желваками. – Не знаю, кто и зачем забивает дурью твою светлую голову... Почему ты вдруг начала ставить под сомнение мои чувства? Да если бы я хотел просто секса, я бы давным-давно тебя напоил и наутро поставил бы перед фактом! Но я не тороплю. Не рассказываю, чего мне это стоит. – Дима неожиданно резко подаётся вперёд, обхватывает мои плечи и припечатывает к стене. – Ты знаешь, каково это, когда в тебе гудит каждый сосуд?

На короткое мгновение губы обжигает поцелуем, не таким, как обычно – словно я фарфоровая кукла, а злым, отчаянным, но Дима практически сразу возвращает себе самоконтроль.

– Дим, ты... – опускаю голову, не в силах смотреть ему в глаза.

– Они знают, Маша, – повторяет он жёстко сквозь сорванное дыхание. – Через три недели родители вернутся с Майорки, сама убедишься. Если моего слова тебе стало недостаточно.

– Не обижайся, – к горлу подкатывает тугой ком, каждое слово даётся труднее предыдущего. Непросто подвергать сомнению искренность того кто, в отличие от меня самой, ещё ни разу не дал повода для недоверия. – Я просто пытаюсь понять, зачем ты со мной?

– Затем, что рядом с тобой мне море по колено и единственное, чего я не смог бы, это отказаться от тебя, – Дима коротко целует меня в лоб, а я невольно призываю всю свою интуицию, силясь распознать в его голосе фальшь. В итоге лишь усугубляю собственное чувство вины, которое он безжалостно заколачивает в меня хриплым шёпотом: – А ты, Маша? Что для тебя наши отношения? Думаешь, где-то трава зеленее? – кивает он в сторону забора Арбатовых. – Так сходи, проверь. Ну же! Хватит рвать мне душу. И повод искать не нужно, проведаешь больного брата. Боже! Не верится, что ты заставляешь меня через это проходить, говорить неприятные вещи, выбирать...

– Хватит, остановись, – внутренности скручивает таким резким спазмом, что голос сипнет. Мне хочется извиниться за то, что чувствовала с другим, за то, что позволила другому, только это значит вогнать разделивший нас клин ещё глубже. Молчание душит чувством собственного ничтожества. Пытаюсь увести разговор в нейтральную плоскость, но за каким-то чёртом спрашиваю совсем другое. – Что с ним?

– Простыл где-то, – Дима говорит очень тихо.

– Понятно, – натягиваю на онемевшие губы улыбку, теряясь под его проницательным взглядом.

Это невозможно, но ощущение такое, будто

он видит в моих глазах недавний ливень и то, как Мир накрыл меня своим пиджаком.

– Дашь знать, когда разберешься в себе.

Мне не хватает воздуха, чтобы его окликнуть. Растерянно смотрю в спину удаляющегося Димы и признаю, что не могу ничего сказать в своё оправдание.

Что ж, я никогда не умела скрывать эмоций.

В гардеробной снимаю с вешалки пиджак сводного брата. Он чист и выглажен, но, повинуясь какому-то совершенно неподконтрольному себе порыву, зарываюсь носом в жёсткую стойку воротника. Закрываю глаза и снова вижу Мирона. Его настойчивые губы, бесстыжий взгляд. Это больше нервирующе, чем приятно, больше смятение, чем страх. Я веду себя глупо. Он делает меня такой. Дима прав, нужно вовремя выкидывать из своей жизни всё лишнее, иначе в свалке ненужных деталей главное затеряется так глубоко, что можно вовек не отыскать.

Не давая себе опомниться, срываюсь к соседнему коттеджу. Шум сердцебиения заглушает торопливые шлепки босоножек по тротуарной плитке, но перед массивной резной дверью моя решимость в значительной степени угасает. До боли закусываю край нижней губы, потому что сумерки не время для визитов к одиноким парням. Особенно к таким, которые предпочитают лечиться виски и даже будучи в трезвом уме способны выкинуть что угодно. Например, силой взять то, что им не принадлежит, как это случилось на причале.

Отмахнувшись от назойливых мыслей, прерывисто вздыхаю и надавливаю на кнопку звонка. Трель по ту сторону двери проносится по венам кипятком, вызывая малодушное желание развернуться и задать стрекача пока ещё есть такая возможность.

Тревога гонит меня прочь и она же удерживает на месте. Мир достаточно безответственен, чтобы запустить болезнь, а простуда достаточно коварна, чтобы за это отыграться. Мне нужно убедиться, что сын воспитавшего меня в любви отчима в порядке. Не съест же он меня в самом деле? Наверное.

Глава 17. Прятки

В доме Мирона нет.

Дверь оказалась незапертой, я заглянула в каждую комнату на обоих этажах, но обнаружила только одинокого сверчка. И чуть не сбила ополовиненную бутылку виски, почему-то оставленную на полу в проходе.

Ведомая уже не столько тревогой, сколько любопытством, иду на плеск донёсшийся со стороны бассейна. Маловероятно чтобы Мир решил сбить жар, окунаясь в прохладную воду. Это как минимум абсурдно, ведь сумерки давно остудили полуденный зной. С другой стороны, подобная придурь вполне в его духе.

Бассейн к моему недоумению пуст. Изумрудная подсветка освещает каждый его сантиметр и глядя на то, как облетевшие лепестки жасмина колышутся на поверхности воды, напрашивается вывод, что больной, благополучно завершив водные процедуры, скорее всего, уже заливает в себя какую-нибудь благородную микстуру многолетней выдержки.

Со стороны беседки доносится негромкая музыка. Та же композиция, что и у меня на рингтоне – Hey You. Это открытие неожиданно вызывает прилив одобрения. Не так безнадёжен братец Мир, как я о нём привыкла думать.