Соврати меня

Лари Яна

В дверь Маши звоню, кажется, целую вечность. Это мне наказание за вчерашнюю несдержанность, за то, что я даже не могу с точностью вспомнить, что именно нагородил в припадке ревности. До кучи добавляю бесчисленное множество интрижек, но то чистая физиология, чтоб в штанах не гудело – никаких чувств. А малышку свою стоит вспомнить в чужих объятиях, и внутренности начинает жечь кислотой. Для Мира она другая. Они знакомы без году неделя, но друг уже каким-то образом разглядел в Маше дикую кошечку, и только в моих руках она даже спустя год остаётся пугливым воробышком. Где справедливость?

–

Дима?

Измождённый вид Маши заставляет меня поперхнуться приветствием. На фоне открывшего мне дверь призрака я, украшенный живописным фингалом, должно быть, вызываю меньше жалости.

– Не прогоняй меня, – протягиваю ей цветок шиповника, высматривая в любимом лице даже не прощение, а без разницы что: обиду, злость, отвращение, готовность подбить мне второй глаз – что угодно, только не равнодушие.

Маша будто бы здесь и не здесь. Неловко вертит в пальцах презент, затем просто отходит в сторону, пропуская меня в дом.

– Прости, – крепко сжимаю в руке холодную кисть. Она привычно вздрагивает. С приезда Мира так каждый раз. Отдаляется, утекает водой сквозь пальцы и я ничего не могу с этим сделать, а если и пытаюсь, то только сильнее отталкиваю.

– Отпусти, – болезненный всхлип обрывает мне сердце.

Нет. Не сейчас. Не бросай меня.

Маша поднимает на меня глаза, такие же мутные, как у Мирона, и почему-то виноватые. Обнаружив, что в порыве паники я нечаянно пережал ей кровоток, с облегчением прижимаю ледяную ладонь к своей щеке. Зацеловываю каждую чёрточку на линии жизни. Руку я готов отпустить, не больше.

– Прости меня, – повторяю надтреснуто. Она с ласковой улыбкой проводит пальцами по моим исцарапанным скулам и тянет за собой в сторону спальни.

– Ты такой дурак, Исаев... Подожди здесь, я за аптечкой, обработаю раны.

Оставив меня стоять посреди комнаты, Маша скрывается за дверью. Мой взгляд почти сразу падает на лежащую под кроватью бутылку из-под Джек Дэниэлса, и горло сдавливает липкими путами паники. Я пытаюсь сопоставить вечерний звонок друга, поставившего меня в известность, что она в полном порядке добралась домой, с этой вопиющей уликой. Не получается. Он бы не стал... А если и да – тогда не стал бы молчать.

– Садись у окна, – заботливо звучит из-за спины. – Я принесла пинцет, сначала попробую вытянуть все шипы.

– Ты выглядишь уставшей, – растираю виски пальцами, чувствуя что постепенно задыхаюсь. – Плохо спалось?

– Дим... – короткая заминка сводит с ума, но потом Маша встаёт передо мной, сияя как ангел в солнечном свете, и я понимаю, что ни один из них не стал бы водить меня за нос. Они просто напились. Ничего не было. – Не надо так переживать, на тебе лица нет. Я не обижаюсь... Ты только оставайся всегда таким.

– Каким, таким? – послушно подставляю лицо зажатому в девичьих пальцах орудию пытки.

Чёрт, больно! Мне хочется наорать, обвинить, ударить, но я старательно улыбаюсь.

– Таким, как раньше, – быстро касается кончика моего носа шершавыми губами. – понятным.

Я киваю, так и не поняв, каким понятным она хочет меня видеть. Глубоко вдыхаю запах девичьей кожи: щемящий, как колыбельная, что пела в детстве мать, практически неуловимый. Рядом с ней так просто чувствовать

себя мужиком – сильным, непобедимым, смелым. Таким, как он... Нет, даже лучше.

А ведь я слукавил, если бы мне пришлось выбирать между Машей и Миром, я бы не раздумывая выбрал её.

Глава 12. Мне назло

Маша

Мир делает всё, как будто мне назло. Улыбается вкрадчиво, молчит многозначительно, а смотрит как! Да его взгляд смутит столетнюю проститутку! Стоит нам встретиться глазами и руки сами тянутся проверить, на месте ли одежда. Нет, он, конечно, всегда был не прочь пройтись утюгом по моим нервам, но последняя неделя выдалась поистине адской. Нахальная физиономия сводного брата не преследует меня разве что в ванной комнате. Впрочем, за запотевшими стёклами душевой кабины он начинает хозяйничать уже в моих мыслях, и если реальный Арбатов всего лишь внаглую испытывает наше с Димой терпение, то Мир из моих фантазий абсолютно невыносим.

Обычно я реву после душа, потому что упругие струи воды стекают по шее его выдохами, скользят по груди его губами, оглаживают бёдра его ладонями. И всё это кажется таким болезненно знакомым, что сердце обрывается от самых непотребных предположений. Как далеко я позволила ему зайти той ночью? Где именно он успел меня потрогать? Помню только железную хватку на левой ступне, дальше будто чернилами залито – бесконечный чёрный провал. Остаётся молиться, чтобы моя звезда не загорелась где-нибудь на ютубе. Вдруг сознание таким образом стёрло позорные подробности?

Я поднимаю глаза от своего нетронутого бокала Лонг-Айленда и кошусь в сторону развалившегося на противоположном диванчике Мирона, но почти сразу отвожу взгляд. Не хочу давать Диме лишний повод для ревности, он не виноват, что у друга нет совести, а у меня – мозгов. Вот серьёзно, о чём нужно было думать, чтобы напиться в компании того, кто спит и видит, как докажет окружающим мою распущенность? Как можно было довериться, тому, кто открыто оскорбляет мою мать?

Каждый раз, когда Мир обжигает меня "я помню наш грязный секрет" взглядом, злость так и подталкивает прильнуть ближе к Димке, чтобы щёлкнуть по носу эту уверовавшую в свою неотразимость сволочь. Да, Мир самоуверенный, видный самец, но Дима человечнее, он никогда не отзывался плохо о моей маме, он вообще ни о ком никогда не отозвался плохо, независимо от репутации человека и баланса на его банковской карте. А то, что обозвал, так ведь на правду не обижаются. Позволив облапать себя его другу, я действительно повела себя как та самая "сука". Больше подобного не повторится.

– Что-то как-то тухло здесь, – скучающим тоном провозглашает Мир, выбивая меня из задумчивости.

– А мне нравится, – отзывается Дима, восторженно хлопая доигрывающему последние аккорды фронтмену какой-то начинающей рок-группы. – Давненько в нашем клубе не выступали такие таланты. Парнишка качает почти как Курт Кобейн!

– Сравнил... – пренебрежительно фыркает Мир. – Завязывай довольствоваться малым. "Почти" никогда не вштырит так же, как оригинал.

– Ну извини. Оригинал пустил себе пулю в голову.