Современная африканская новелла

Коллектив авторов

Перевод с английского А. Александрова

Он еще только подходил к воротам, и Оганда первая заметила его. Она бросилась ему навстречу. С трудом переводя дыхание, она спросила:

— Какие новости, великий вождь? Вся деревня с тревогой ждет твоего слова.

Лабонго молча протянул дочери руки и ничего не сказал. Озадаченная, она побежала назад в деревню сообщить всем, что вождь вернулся.

В деревне царило напряжение, привычный уклад жизни был нарушен. Люди слонялись без дела, никто не прикладывал рук к работе. Молодая женщина прошептала своей соседке:

— Если они и сегодня не решили, быть ли дождю, — старику конец.

Женщины уже

давно заметили, как он день ото дня таял. А люди докучали ему упреками: «Скот подыхает на пастбищах, не сегодня-завтра та же участь постигнет наших детей, а потом и нас самих. Скажи нам, что делать, чтобы спасти наши жизни, ведь ты вождь!» И вождь каждый день обращался с мольбой к всемогущему через своих предков, чтобы тот избавил его народ от великой беды.

Вместо того чтобы созвать людей рода и объявить им слово предков, Лабонго направился к своей хижине, — знак того, что он ничем не обеспокоен. Отодвинув дверь, он сел там в полумраке и стал думать.

Не привычные заботы вождя голодающего племени тяжелым грузом легли на сердце Лабонго. Другое. Жизнь его единственной дочери — вот что теперь могло спасти его народ. Когда Оганда бежала ему навстречу, он смотрел на сверкнувшую в лучах солнца цепочку, которая обвивала ее стан. Пророчество свершилось. «Она, Оганда… Оганда, моя единственная дочь, ей суждено умереть». Слезы душили Лабонго. Т-с-с… Вождю не пристало плакать. Люди объявили его храбрейшим из мужчин. Но ему теперь было все равно. Теперь он просто отец… Он не смог сдержать горьких слез. Он любил свой народ, людей луо, но что для него люди луо без Оганды? Она родилась и принесла с собой новую жизнь в мир Лабонго, и он с тех пор правил людьми луо лучше, чем когда-либо. Как же ему, воплощавшему дух предков, пережить свою прекрасную дочь? «Так много хижин и так много родителей, у которых есть дочери. Почему выбор пал именно на нее? Она — все, что у меня есть», — Лабонго говорил так, будто предки были здесь, в хижине, и он мог смотреть им в глаза и бросать слова им в лицо. Может, это они, предки, предостерегали Лабонго, напоминая ему об обете, данном в день его возведения в вожди. Разве не он сам громко обещал старейшинам: «Я положу свою жизнь, если понадобится, и жизнь тех, кому дам ее, дабы спасти мой народ от бед и несчастий»?

«Отрекись! Ну, попробуй, отрекись!» — слышались ему теперь голоса праотцев, насмехавшихся над ним.

Лабонго стал вождем еще юношей. В отличие от своего отца он правил долгие годы, не беря в хижину других жен, кроме одной. И люди тайком смеялись над ним, потому что его единственная жена не рожала для его рода. И он взял в жены вторую, третью и четвертую жену. Но все они рожали ему сыновей. Тогда Лабонго взял пятую жену, и она родила ему дочь. Он назвал ее Оганда, потому что ее кожа была и вправду блестящей и гладкой, как у фасоли. Из двенадцати детой Лабонго Оганда была единственной девочкой. Она стала любимицей вождя. И соперницы ее матери проглотили зависть и одаривали ее любовью. В конце концов, рассуждали они, Оганда — девочка, и ее дни в доме вождя сочтены. Оганду выдадут замуж, и они снова займут место в сердце вождя.

Никогда за всю его долгую жизнь ему не приходилось ничего отрывать от сердца с кровью. Отказаться значило пожертвовать своим племенем и возвысить интересы одного человека над волей народа луо. И еще больше: это значило бы не повиноваться воле предков и дать им право презреть его народ. Но дай он Оганде умереть, пусть даже ради того, чтобы жили остальные, он навсегда обречет себя на вечные душевные муки. Он знал, что уже не сможет тогда оставаться вождем без упрека.

Слова Ндити, шамана и целителя, все еще звучали у него в ушах: «Подхо, прародитель луо, явился мне во сне этой ночью,

и он просил меня сказать вождю и народу: пусть умрет отроковица, еще не познавшая мужчину, и тогда земля получит дождь. И Подхо еще не кончил речь, как я увидел отроковицу, остановившуюся над озером; она держала руки над головой. И кожа ее была как у молодой фасоли. Высокая и стройная, она стояла подобно одинокому ростку на речном берегу, и в глазах ее была печаль, как у матери, у которой отняли младенца… В мочке левого уха у нее висело золотое кольцо, а стан обвивала блестящая цепочка. Я, изумленный, восхищался красотой отроковицы, а Подхо сказал мне: „Из всех женщин нашей земли мы избрали эту. Да предложит она себя в жертву чудовищу, хозяину этого озера, и прольется дождь… И пусть все остаются в своих домах, чтобы не быть смытыми и унесенными потоком! Я сказал“».

За стеной стояла непривычная тишина, и только томимые жаждой птицы лениво перекликались в ветвях умирающих деревьев.

Слепящий полуденный зной загнал людей под крыши. Неподалеку от хижины вождя безмятежно похрапывали его телохранители. Лабонго поправил на себе убор вождя. Голова большого орла небрежно свисала у него с плеча. Он вышел из своей царской хижины. И вместо того чтобы позвать Ньябого, своего вестника и герольда, бить в барабан, вождь подошел к барабану и ударил в него сам. И очень быстро весь род собрался под деревом сиала, где он всегда говорил с людьми. Оганде он велел ждать в хижине ее бабки.

Когда Лабонго обратился к людям, у него дрожал голос, ибо слезы душили его. Он открыл рот, но слова не шли… Его жены и сыновья поняли, что пришла большая беда: наверное, враги объявили войну. У Лабонго были красные от слез глаза, и люди заметили, что вождь плакал. Наконец он сказал им:

— Той, что любима и взлелеяна нами, суждено оставить нас. Оганда умрет. — Лабонго говорил так тихо, что сам едва слышал свой голос. Но он продолжал: — Предки избрали ее в жертву хозяину вод, чтобы был дождь.

На какое-то мгновение под деревом воцарилась тишина. Люди сидели ошеломленные, потом чей-то растерянный и приглушенный шепот нарушил тишину, и мать Оганды свалилась замертво, и ее отнесли в хижину. Но все остальные возрадовались. Они пустились в пляс, припевая и вознося Оганде хвалу.

— Счастливая Оганда!

Ей выпало счастье умереть, чтобы жили другие.

Если это спасет людей, пусть она идет.

Иди, Оганда!

Оганда сидела в хижине своей бабки, не слыша этих слов. «Должно быть, они поют о моей свадьбе», — решила она. Легкая улыбка заиграла на ее губах, когда она подумала о юношах, вздыхавших о дочери вождя.

Есть Кич, сын старейшины из соседней деревни. Кич красивый и статный. У него ласковые глаза и добрый смех. Он мог бы стать хорошим отцом, — подумала Оганда, — но из них не получится пары: Кич немного не вышел ростом, и, разговаривая с Кичем, Оганде приходится смотреть на него сверху вниз. Есть Димо, высокий юноша, который уже показал себя храбрым воином. Димо любил Оганду, но Оганда подумала, что он был бы плохим мужем — вечно он кого-нибудь задирает и ищет в жизни ссоры. Нет, он ей не нравился. Оганда стала перебирать блестящую цепочку на талии. Еще есть Осинда. Давным-давно, когда она была совсем девочкой, Осинда принес ей эту цепочку, и вместо того, чтобы обернуть ее несколько раз вокруг шеи, как принято, она надела ее как поясок.

Она почувствовала, как у нее громко застучало сердце, когда она подумала об Осинде. Она прошептала:

— Пусть это будешь ты, о ком они говорят. Осинда, любимый. Приходи и забери меня с собой…

Костлявая фигура в дверях заставила Оганду вздрогнуть.

— Ты напугала меня, бабушка, — рассмеялась она. — Скажи мне, они говорят о моей свадьбе? Но пусть они знают, я ни за кого не пойду против своей воли. — И снова у нее на губах заиграла улыбка. Она принялась уговаривать старуху, чтобы та сказала ей, нравится ли ее родным Осинда…