Современная американская повесть
Шрифт:
Я показал на вазу с яблоками и тут же спросил, почему она так рано ушла из дому. Она рассеянно посмотрела на меня и потерла нос, будто он чесался; жест этот, как я впоследствии понял, часто его наблюдая, означал, что собеседник проявляет излишнее любопытство. Как и многих людей, охотно и откровенно о себе рассказывающих, всякий прямой вопрос сразу ее настораживал. Она надкусила яблоко и сказала:
— Расскажите, что вы написали. Про что там речь?
— В том-то вся и беда: это не такие рассказы, которые можно пересказывать.
— Совсем неприлично, да?
— Я лучше дам вам как-нибудь прочесть.
— Яблоки — неплохая закуска. Налейте мне немножко. А потом можете прочесть свой рассказ.
Редко какой автор, особенно из непечатавшихся, устоит перед соблазном почитать вслух свое произведение. Я налил
— И это все? — спросила она, пробуждаясь. Она придумывала, что бы еще сказать. — Я, конечно, не против лесбиянок. И совсем их не боюсь. Но от рассказов о них у меня зубы болят. Не могу себя почувствовать в их шкуре. Ну правда, милый, — добавила она, видя мое замешательство, — про что же, черт его дери, этот рассказ, если не про любовь двух престарелых дев?
Но хватит того, что я прочел ей рассказ, — я не собирался усугублять ошибку и снабжать его комментариями. Тщеславие толкнуло меня на эту глупость, и оно же побудило меня теперь заклеймить мою гостью как бесчувственную, безмозглую ломаку.
— Кстати, — сказала она, — у вас случайно нет такой знакомой? Мне нужна компаньонка. Не смейтесь. Сама я растрепа, на прислугу у меня денег нет. А они — чудесные хозяйки. Они эту работу любят, с ними никаких забот не знаешь — ни с уборкой, ни с холодильником, ни с прачечной. В Голливуде со мной жила одна. Она играла в ковбойских фильмах, ее звали Бродяга, но точно вам говорю: в хозяйстве она была лучше мужчины. Все, конечно, думали, что и у меня рыльце в пушку. Не знаю — наверно. Как у всех, наверно. Ну и что? Мужчин это, по-моему, не останавливает — наоборот. Возьмите ту же Бродягу — два раза разводилась. Вообще-то, им хоть бы раз выйти замуж, из-за фамилии. Будто очень шикарно называться не мисс Такая-то, а миссис Разэтакая… Нет, не может быть! — Она уставилась на будильник. — Неужели половина пятого?
За окном синело. Предрассветный ветерок играл занавесками.
— Какой сегодня день?
— Четверг.
— Четверг! — Она встала. — Боже мой, — сказала она и снова со стоном села. — Нет, это ужасно.
От усталости мне уже не хотелось ни о чем спрашивать. Я лег на кровать, закрыл глаза. И все же не выдержал:
— А что в этом ужасного?
— Ничего. Просто каждый раз забываю, что подходит четверг. Понимаете, по четвергам я должна успеть на поезд восемь сорок пять. Там очень строго насчет часов свиданий, поэтому, когда вы приезжаете к десяти, в вашем распоряжении всего час, а потом бедняг уводят на второй завтрак. Подумать только, в одиннадцать — второй завтрак! Можно приходить и в два, мне даже удобное, но он любит, чтобы я приезжала утром, говорит, что это заряжает его на весь день. Мне нельзя спать, — сказала она и принялась колотить себя по щекам, пока они не пошли пятнами, — я не высплюсь и буду выглядеть как чахоточная, как развалина, а это нечестно: девушка не имеет права являться в Синг-Синг желтой, как лимон.
— Конечно, нет. — Злость моя испарялась. Я снова слушал ее раскрыв рот.
— Посетители изо всех сил стараются получше выглядеть, и это так приятно, это страшно мило, женщины надевают самое нарядное, что у них есть, даже старые и совсем бедные, они стараются хорошо выглядеть и чтобы от них хорошо пахло, и я их за это люблю. И детей люблю, особенно цветных. Я говорю про тех, которых приводят жены. Это, казалось бы, грустно видеть там детей, но ничего подобного: в волосах у них ленты, туфли начищены, можно подумать, что их привели есть мороженое, а иногда комната свиданий так и выглядит — прямо как будто у них вечеринка.
— Нет. Мне интересно.
— Знаю. Поэтому я и хочу, чтобы вы уснули. Если я не остановлюсь, то расскажу вам о Салли. А я не уверена, что это будет честно с моей стороны. — Она молча пожевала волосы. — Они, правда, не предупреждали меня, чтобы я никому не рассказывала. Так, намекнули. А это целая история. Может, вы напишете про это рассказ, только измените имена и все остальное. Слушай, Фред, — сказала она, потянувшись за яблоком, — побожись и укуси локоть…
Укусить себя за локоть может только акробат — ей пришлось удовольствоваться лишь слабым подобием этой клятвы.
— Ну, ты, наверно, читал о нем в газетах, — сказала она, откусив яблоко. — Его зовут Салли Томато, и я говорю по-еврейски куда лучше, чем он по-английски; но он очень милый старик, ужасно набожный. Если бы не золотые зубы, он был бы вылитый монах; он говорит, что молится за меня каждый вечер. У меня, конечно, с ним ничего не было, и, если на то пошло, я его вообще до тюрьмы не знала. Но теперь я его обожаю, вот уже семь месяцев, как я навещаю его каждый четверг, и, наверно, если бы он мне не платил, я бы все равно к нему ездила… Червивое, — сказала она и нацелилась огрызком яблока в окно. — Между прочим, я его раньше видела. Он заходил в бар Джо Белла, но ни с кем не разговаривал, просто стоял, и все, как будто приезжий. Но он, наверно, еще тогда за мной наблюдал, потому что, как только его посадили (Джо Белл мне показывал газету с фотографией: «Черная рука». Мафия. Всякие страсти-мордасти; однако пять лет ему дали), сразу пришла телеграмма от адвоката — связаться с ним немедленно, мол, это в моих интересах.
— И вы решили, что кто-то завещал вам миллион?
— Откуда! Я подумала, что этот Бергдорф хочет получить с меня долг. Но все-таки рискнула и пошла к адвокату (если только он и вправду адвокат, в чем я сомневаюсь, потому что у него вроде и конторы нет — только телефонистка принимает поручения; а встречи он всегда назначает в «Котлетном раю» — это потому, что он толстый и может съесть десять котлет с двумя банками соуса и еще целый лимонный торт). Он спросил, как я отнесусь к тому, чтобы утешить в беде одинокого старика и одновременно подрабатывать на этом сотню в неделю. Я ему говорю: послушайте, миленький, вы ошиблись адресом, я не из тех медсестричек, отхожим промыслом не занимаюсь. И гонорар меня не очень-то потряс, я могу не хуже заработать, прогулявшись в дамскую комнату: любой джентльмен с мало-мальским шиком даст полсотни на уборную, а я всегда прошу и на такси — это еще полсотни. Но тут он мне сказал, что его клиент — Салли Томато. Говорит, что милейший старик Салли давно восхищается мной `a la distance [15] и я сделаю доброе дело, если соглашусь раз в неделю его навещать. Ну, я не могла отказаться: это было так романтично.
15
На расстоянии (франц.).
— Как сказать. Тут, по-моему, не все чисто.
Она улыбнулась.
— Думаете, я вру?
— Во-первых, там просто не позволят кому попало навещать заключенных.
— А они и не позволяют. Знаешь, какая там волынка. Считается, что я его племянница.
— И больше ничего за этим нет? За то, чтобы поболтать с вами часок, он вам платит сто долларов?
— Не он — адвокат платит. Мистер О’Шонесси переводит мне деньги по почте, как только я передаю ему сводку погоды.
— По-моему, вы можете попасть в неприятную историю, — сказал я и выключил лампу. Она была уже не нужна — в комнате стояло утро и на пожарной лестнице гулькали голуби.