Современная датская новелла
Шрифт:
Но не так уж долго пришлось ему нести это бремя. Наша достославная полиция, которая всех нас так или иначе держит под своим неусыпным наблюдением, очень скоро материализовалась в образе двух мрачноватого вида стражей порядка, решительно форсировавших лестницу и позвонивших в дверь старого вагоновожатого. С тем чтобы забрать его, препроводить в полицейский участок и призвать к ответу за совершенное им ужасное преступление.
Да, дорогой читатель, жизнь — странная и жестокая штука. И все же бывают в ней мгновения, исполненные рокового драматизма, когда не думаешь, хороша она или плоха, когда в сердце с шумом плещутся волны прибоя, составляющего самую жизненную суть, когда словно
И они наконец встретились, эти двое, что жили в одном доме, дверь в дверь, и были предназначены друг для друга. Впервые встретились их глаза, и нежная любовь вспыхнула в их старых сердцах. О, в эту секунду они с готовностью простили городу все причиненные им страдания и одиночество. Люди ведь так великодушны, стоит им только получить от жизни хоть капельку радости.
Даже суровые и неподкупные стражи порядка ощутили свою сопричастность чему-то великому, что было выше их разумения, вселяло в них некоторую неуверенность, а может быть, и страх, во всяком случае, они вдруг остановились посреди лестницы, и вместе с ними — зажатый с двух сторон грешник. А старая сиделка подошла к нему совсем близко, глаза ее сияли, какое-то слово трепетало на губах, просилось наружу помимо ее воли.
— Ключ, — прошептала она горячо, почти сладострастно, — ключ! — Как заклинание.
И он, словно ожившая статуя, начал шарить рукой у сердца, потом просунул два пальца в жилетный карман, вытащил ключ от своей квартиры. И вручил этот ключ ей. А затем двинулся дальше в сопровождении двух неподкупных стражей, с высоко поднятой головой, с ликующим взором, как один из тех мучеников-подвижников, каких описывают в исторических романах. Как человек, не побоявшийся пойти собственным путем, хоть и ступивший на него с большим опозданием.
На том, собственно, и кончается мой длинный, захватывающий роман о человеческих судьбах в мозглой атмосфере большого города.
Но ведь это только в романах наступает конец, на котором все обрывается. В жизни же всегда остается спасительное «может быть». Им-то мы все и живем, этим «может быть».
Вот так и старушка сиделка. Оставила свое жилье и поселилась у старика вагоновожатого. Прежде чем сунуть ключ в замочную скважину, она нежно поцеловала его. И стала жить в его квартире, уповая на «может быть». Может быть, он вернется, может быть, им еще дано будет вкусить супружеского счастья.
И, проводя жизнь в ожидании и бдении, она поливала его чахлые комнатные цветы, питалась консервами из его припасов, платила за него в больничную кассу и просматривала его скудную почту.
Старого вагоновожатого приговорили к исправительно-трудовым работам на неопределенный срок с лишением свободы.
Так что, может быть, он еще и выйдет. Любовь все способна преодолеть, она дает человеку силы выстоять даже в самых тяжких условиях.
Может быть…
Обезьяна
Перевод Е. Суриц
Это история про улицу, которую уже и не назвать было улицей, про людей, ютившихся по развалинам, и про старую обезьяну, воротившую улице ее прежнюю жизнь.
Когда умолк грохот
Но некуда было забиться. И началась долгая, трудная работа. Улицу сначала расчистили от обломков взорванных стен, а потом устроили норы по подвалам и среди обломков и стали жить дальше, ведь жить дальше — самое простое и естественное.
В один прекрасный день на улице появилась обезьяна. Старая обезьяна с сединой на висках. Это была обезьяна из бродячего цирка, но война положила конец его существованию, разогнала зверей и циркачей, и старая обезьяна, умевшая показывать карточные фокусы, ездить на велосипеде и много кой-чего еще, сделалась никому не нужна.
И вот она осела на старой улице. У нее были длинные, сильные руки, способные к трудной работе. Она таскала тяжелые балки и камни ловчее любого мужчины, и высекала каменные кубы, и складывала их в аккуратные штабеля, ничуть не уставая. Непрестанно стучал ее топор, непрестанно трудились сильные, жилистые руки.
Ее работу ценили. А всем известно, что за труд полагается платить. Но у них почти ничего не было. Однако немного еды всегда для нее находилось. С миру по нитке, как говорится. Ну и переночевать ее пускали — то в одну семью, то в другую. Спала она, правда, на сыром тряпье по грязным погребам, но о лучшем и не мечтала — людям самим жилось ничуть не слаще.
Только уже после завелось у нее свое постоянное жилье, но про то, как это случилось, будет рассказано дальше.
Итак, обезьяна ни в чем не нуждалась. Ее кормили, и, пока была работа, все шло прекрасно. Но вот развалины расчистили, уцелевшие стены привели в порядок и оставили в покое до тех лучших времен, когда пойдет постройка новых домов, и обезьяна слонялась без дела, неприкаянная.
И пошли пересуды, что вот, мол, какая-то обезьяна наслаждается жизнью и нагуливает жирок, а нам, мол, самим есть нечего. И статочное ли дело, чтоб зверь жирел, когда человек тощает. Да и кто она такая и откуда взялась, и зачем всякую приблудную тварь кормить?
Обезьяна делалась все несчастнее. Кое-кто еще жалел ее, ее подкармливали, но норовили сунуть кусок незаметно. Она бродила как призрак и горько тосковала о прежних деньках, когда выступала на манеже под сладостный хохот детей и взрослых, и когда можно было пойти в зоосад поболтать с другими обезьянами, и когда на шее у нее был красный шарф, и она курила сигареты. А теперь люди от нее отворачиваются и знать ее не желают.
Дети, видя, как тоскует обезьяна, собирались иной раз в кружок поглазеть на ее проделки. Но родителям это не нравилось. Прямо они не высказывали детям, почему нельзя водиться с обезьяной, но давали понять, что тварь бессловесная — она и есть тварь, и незачем ей тут жить, раз толку от нее никакого. И стоило обезьяне вылезти на улицу, как за ней обязательно кто-нибудь увязывался, ее дразнили и швыряли в нее камнями. Она уже не показывалась на свет божий, только по ночам выбиралась из прибежища. И о ней позабыли. Поговаривали еще, правда, будто она крадет, где что плохо лежит. Но это был совершенный вымысел, потому что недалеко от околицы жила одна старая дама и каждый вечер она выставляла обезьяне поесть. Она очень любила животных, эта дама, прежде у нее были и собаки, и кошки, и канарейки, и на всех хватало ее нерастраченного сердца. Никого из этих зверушек не осталось в живых, вот она и взяла на себя заботу о бедной старой обезьяне. Но и она боялась опекать обезьяну в открытую и в дом ее не пускала — боялась, что люди осудят. Если хочешь жить сносно, надо ладить с соседями — это уж закон.