Современная филиппинская новелла (60-70 годы)

Коллектив авторов

Я отпустил штору — она поднималась по ступенькам к боковому входу.

Интересно, что я все равно наклонился вперед, тесно прижавшись к окну — сейчас она смотрела на почтовые ящики, на таблички с фамилиями, на черные кнопки и медные буквы.

Заныл лоб: слишком сильно я прижался к острому бетонному краю оконного проема. Сейчас она ищет кнопку звонка.

Я заставил себя отойти от окна, машинально поднял правую руку и потер над бровью, там, где болело. Сейчас она позвонит.

Что-то отделилось от виска и оказалось у меня в руке — что-то твердое,

я механически катал это в пальцах; потом поднес руку к глазам, чтобы разглядеть, что в ней. Зазвенел звонок.

Собственно, это был не звонок — это был мелодичный перезвон. Пугаться было совершенно не от чего, но я испугался. Я взглянул на свои пальцы и увидел кусочек штукатурки. Сейчас она собирается войти.

Я и не подумал, что стою на виду, пока не увидел этот кусочек штукатурки. Сейчас она на первой лестничной площадке смотрит на медные литеры на дверях; она приостановится только затем, чтобы удостовериться, что это — нужная дверь.

Я отскочил от окна и заметался по комнате. Сейчас она поднимается по второй, узкой, лестнице.

Между первой комнатой и прихожей я ухватился за дверной косяк — сейчас она на второй площадке.

Придерживаясь рукой за стену, дрожа, я двигался к входной двери — сейчас она идет по коридору.

Тут я почувствовал на себе чей-то взгляд, кто-то следил за мной; я огляделся.

Когда я увидел два напряженных глаза, я не понял, что это зеркало, и не узнал себя; я долго смотрел на высокого худого человека с широко открытыми удивленными глазами и потерянным лицом, прежде чем понял, что это — мое отражение.

Сейчас она в вестибюле перед дверью. Подошла к двери.

Я, пошатываясь, вышел в прихожую и привалился к двери. Левой рукой нащупал стену, выпрямился, а правой взялся за дверную ручку.

Когда я распахнул дверь, она стояла на пороге. Теперь я смотрел тебе в лицо. Теперь я видел твои крошечные белые руки; как похоже на цветок твое лицо, какие маленькие у тебя руки, тоже похожие на цветы.

На ней было желтое платье — квадратный вырез и короткие рукава с буфами. Она улыбалась; глаза ее блестели и сияли, и она что-то шептала сама себе.

II. Рассказ девушки

Он стоял передо мной, распахнув дверь и сжимая дверную ручку так, словно только это и удерживало его от падения. Когда я увидела его слабые больные глаза, его бледное худое лицо и копну волос, то подумала, что мне не следовало приходить.

Он смотрел на меня долго и молчал, словно не верил, что я здесь. Я сказала «Здравствуй!», он не ответил.

Первое, что он произнес, было мое имя.

Потом он отступил в сторону, давая мне дорогу. Я вошла в маленькую пустую прихожую, увидела высокое стенное зеркало напротив входа в комнату.

Я остановилась в центре прихожей, спиной к нему. В зеркале мне было видно, как медленно он запер дверь, прислонился к ней спиной, словно очень устал, как медленно поднял правую руку и потер лоб ладонью и пригладил растрепанные волосы. Я обернулась и поглядела прямо в его тревожные,

незащищенные, безнадежные глаза.

Он заставил себя отойти от двери и шагнуть ко мне, на середину прихожей. Он протянул руку, чтобы взять мою сумочку и желтую шаль. Мы вместе двинулись в гостиную, и я стянула шаль с плеч и вместе с сумочкой отдала ему. И мы вошли в гостиную. В зеркале было видно, как он, словно тень, несет на вытянутой руке шаль, а в другой, безвольно опущенной, — сумочку.

Как только мы вошли, он остановился. Я прошла на середину комнаты и встала перед зеркалом, спиной к нему. В зеркало мне было видно, как он положил сумочку на стол у стены, сразу возле двери, а потом поднял руки и очень бережно повесил шаль, чтобы она не помялась, на самый верх вешалки.

Я повернулась, когда он шел ко мне на середину комнаты. Он остановился поодаль и смотрел на меня молча, так, словно видел меня впервые. Потом он отвел глаза. Огляделся, подвинул стул, поставил его рядом со мной, перед зеркалом, и попросил меня сесть.

Я села и сказала, что у меня мало времени.

Он встал напротив, рядом мерцало зеркало. В зеркале над его головой я видела отражение своей желтой шали.

«Да, да, конечно», — сказал он.

Потом он начал говорить и при этом ходил взад и вперед по комнате, а слова срывались с его губ, словно птицы. Он размахивал руками; они взлетали, точно крылья. Он сновал по длинной комнате от окна до двери в спальню, а я следила за ним глазами.

Он остановился у двери и постоял так немного; потом обернулся и, глядя на меня, сказал: «Я не могу выбросить тебя из сердца: я не могу тебя разлюбить».

Он двинулся вдоль комнаты, и, когда прошел между мною и зеркалом, я увидела, что желтая шаль, точно крыло, распростерлась над ним; он произнес: «Ты — единственная, кого я когда-нибудь любил».

Он остановился у окна и замер. Дул легкий ветерок, и бледно-зеленые шторы совсем рядом с его лицом зашевелились. Он двинулся вдоль комнаты и, когда оказался между мною и зеркалом и я увидела шаль, распростершуюся над ним, точно крыло, сказал: «Браки совершаются на небесах. Впрочем, некоторые совершаются в аду. Наш — единственный, которому не бывать нигде — ни на земле, ни на небе, ни в аду».

Он остановился у двери и постоял так немного. Потом повернулся и, глядя на меня, сказал: «Любовь мертва. Любовь глуха. Любовь нема. Любовь не умеет понимать. Это все равно, что беседовать с богом».

Он двинулся вдоль комнаты, и, когда оказался между мной и зеркалом, я увидела, как шаль распростерлась над ним, точно крыло, и он произнес: «Это — как стучаться в дверь, которую вовеки не отопрут. Это — как биться в стену, которая никогда не рухнет».

Он остановился у окна и постоял там немного. Поднял лицо, словно вдыхал запах моря, словно прислушивался к его шуму. Бледно-зеленые шторы колыхались перед ним в порывах вечернего ветра, который дул с моря, напоенный его запахом, насыщенный его шумом. Потом он повернулся и, глядя на меня, произнес: «Я потерял тебя прежде, чем нашел».