Современная индийская новелла
Шрифт:
Киплинговские близнецы — Запад и Восток — сошлись в Индии два столетия назад не как «сильный с сильным» — победоносный Запад, покоренный Восток.
Битвы, бунты, блеск оружия оставили куда более заметный след в истории, чем медленное, простым глазом подчас не видимое взаимодействие культур.
Английским торговцам и миссионерам не дано было осознать, что они, готовя кадры колониальной администрации, сгибаясь под «бременем белого человека», пролагают путь в Индию идеям европейского радикализма и демократии.
Джавахарлал Неру говорил: гений Индии — в способности синтезировать.
Сопряжение космичности мышления традиционной
Так создавался «бенгальский ренессанс», так рождались современная индийская проза — роман и новелла, связанная с самого начала с прославленными именами Рам Мохан Роя, Мадхусудана Датта, Банкима Чандры и, наконец, Рабиндраната Тагора.
Банким Чандра писал: приемлемое для тех, кто жил три тысячи лет назад, может оказаться неподходящим для нынешнего и будущих поколений…
Возможность существования светской литературы, художественной прозы, как творческого жанра, литературы, свободной от дидактики и усложненной канонизированной символики, литературы психологической, критической, утверждающей силу человеческого разума, а не власть авторитета, — это явилось откровением. Самым же притягательным в этой литературе было провозглашение ею личной и национальной свободы.
«…Идеалы, выраженные в европейской литературе, решительно вырвали индийский разум из вековых тенет», — заявлял Рабиндранат Тагор.
Перефразируя Тагора, можно сказать, что эти идеалы сыграли роль химического реагента, который ускорил формирование в Индии радикально-демократического мышления, развитие политического и национального самосознания. Новые формы сознания выливались в новые литературные жанры. О том, как туго сплетены были эти явления, можно судить хотя бы потому, что Банким Чандра — основоположник индийского романа — был одним из самых ранних идеологов радикального национализма; Мадхусудан Датт и позднее Рабиндранат Тагор занимались разработкой социальных реформ: например, Тагор работал над планом возрождения сельской общины на основе коллективизма.
Но кем были эти просвещенные индийцы — реформаторы, просветители, патриоты?
Священным для индусов было Слово — первопринцип Бытия, магическое знание, доступное лишь посвященным, чтобы они соединили Мировую Душу с ее воплощением в человеке. Священной прерогативой было Слово для брахманов — высшей касты в индусской иерархии. Позднее к написанному Слову прикоснулись еще одни кастовые руки — каястхов, переписчиков; неприкасаемые же — люди, стоящие ниже всех каст, — не смели даже слушать веды.
Понятно, что первыми получили доступ к западной культуре и литературе именно брахманы, а вместе с ними и мусульманские аристократы.
Так начал воздвигаться первый барьер, отчуждающий интеллигенцию — в современном понимании этого слова — от народа.
Страстно желая высвободить человеческий потенциал из кастовых клеток, видя в этом залог преобразования страны, лучшие умы индийского общества связывали все свои надежды с борьбой за демократизацию Индии, что
Ведь индус считает, что все живое рождается и умирает бесконечное число раз: «Жизнь — кратковременная вспышка в небытии». Нерушимая причинно-следственная цепь не обрывается со смертью, а продолжается через все его жизни.
Чтобы подняться на следующую ступеньку кастовой лестницы — или на более высокий уровень Бытия, — индус должен строго соблюдать все кастовые предписания — и не только в поступках, но и в помыслах.
Но ведь это и есть практика — в грубом приближении — таких фундаментальных концепций индусской философии, как сансара, карма, дхарма, которые тысячелетия питали индийское искусство, обусловливали образ жизни Индии, регулировали повседневные действия миллионов людей и составляли для них единственную и бесспорную реальность бытия.
Так встал вопрос о неизбежности критической переоценки всего культурного наследия прошлого, вопрос, решением которого и сейчас заняты лучшие умы Индии.
На стыке столетий националистические идеи приводили интеллигенцию к необходимости принятия передовых концепций чуждой для Индии европейской культуры, чтобы с их помощью низвергнуть европейское владычество и утвердить на его обломках национальную самобытность страны.
Преувеличением было бы утверждать, что позиция интеллигенции нашла широкий отклик в народе — неграмотная деревня, составлявшая большинство населения страны, едва ли была способна проникнуться важностью проблемы культурного синтеза, но свободолюбие и ненависть к иноземному игу сближали народные массы и интеллигенцию.
В Индии говорят: чтобы хлопнуть в ладоши, нужны две руки.
Широкое национально-освободительное движение, разлившееся по всей громадной стране, стало той силой, которая наполнила живой жизнью теории и которая по-настоящему подняла современную индийскую прозу.
Годы борьбы за независимость неоспоримо доказали существование единой индийской литературы, хотя создается она в истинно вавилонской башне.
Языковой пейзаж Индии ослепительно пестр — ученые до сих пор не сосчитали: на скольких же языках говорит эта страна? И тем не менее литература есть нечто большее, нежели просто язык, это еще и выражение самобытности страны и духовной жизни людей, ее населяющих. Мощные тектонические сдвиги XX века вызвали одинаковый отзвук в литературах на всех индийских языках, литературные осциллографы выписали сходные кривые — значит, нужно говорить не о конгломерате литератур полуострова Индостан, а, по словам критика Локнатха Бхаттачария, о «подспудном единстве, пусть незаметном, но существующем под броским разнообразием языков, обычаев, одежды, психического склада и физических черт индийцев. Единство сделало Индию тем, чем она всегда была — 'etat d’esprit».
И не случайно Литературная Академия Индии сделала своим девизом «единство в многообразии»; даже этот небольшой сборник рассказов позволяет увидеть это.
Сборник составлен из рассказов прозаиков, пишущих на основных языках огромной страны; это картины жизни разных ее краев: Пенджаба, который зовут житницей Индии, золотого Бенгала с его шумной шестимиллионной Калькуттой и лоскутным покрывалом рисовых полей, просторного Тамилнада и маленькой, чистенькой Кералы — самого южного из индийских штатов, где мысом Канья Кумари кончается земля.