Современная норвежская новелла

Холт Коре

— Кто-то любил их…

Она произнесла эти слова с удивленной, чуть вопросительной интонацией:

— Кто-то любил их все дни…

Она говорила, как в лихорадке, а он все крепче сжимал ее руки, чтобы убедить ее в том, что они живы.

— Да.

Они продолжали держать друг друга за руки. Вот так у них все и началось.

Свечи выгорели дотла. И эти двое, что справляли свой праздник на границе между жизнью и смертью, покинув избушку, оставили после себя на столе два горелых пятна. На следующую ночь они вместе перешли границу.

Воспоминание зажглось

вместе с двумя свечами в медных подсвечниках, оно было столь явственным, что ей казалось, будто она видит воочию две других маленьких свечи на деревянном столе.

И, точно ощущая в себе усталость той далекой ночи военных лет, она встала, подошла к столу и принялась убирать посуду.

С дивана доносилось его дыхание, легкое, ровное дыхание спящего. Она унесла фарфор и серебро, приподняв подсвечники, стянула со стола дорогую скатерть. Под свечами обнажилась столешница, холодная, потертая, вся в пятнах. Но свечи она не погасила. Погасло у нее внутри, а свечи она оставила гореть.

И вдруг что-то нашло на нее, внезапное озарение, некий рефлекс прошлого и еще, как тогда, бесстрашие из-за усталости, охватившей все ее существо.

Она вынула свечные огарки из подсвечников и, накапав расплавленный стеарин, прикрепила их к столешнице. Затем она села на стул, наклонилась вперед и, протянув руки, положила их между свечами.

Запахло паленой политурой, но она не замечала этого, пока не увидела, что муж стоит перед ней.

— Что ты делаешь?

Голос у него был испуганный и вывел ее из задумчивости, но она продолжала спокойно сидеть с протянутыми руками, пока он, наклонившись, задувал свечи. Темнота вдруг стала полной, отвратительный чад от фитилей заструился по комнате.

Они долго молчали, и глаза, постепенно привыкнув к темноте, стали различать лица. Их руки потянулись навстречу друг к другу, и, когда он сжал ее пальцы, сначала легко, потом крепче, ее снова охватил страх, такой же, как в ту ночь, тяжелый, холодный, как снегопад. Но он тут же исчез, потому что муж вдруг произнес:

— Кто-то любил их все дни…

Это пришло к нему, как счастливое наитие.

— Я ничего не забыл, — сказал он. — Просто не вспоминал! Прости меня.

— И я не вспоминала, — сказала она, — не вспомнила даже, когда ты спросил, какое сегодня число. Но я, наверное, почувствовала. И потому зажгла свечи.

Потом они долго говорили об этом, о жизни, которую прожили вместе, говорили без устали, держа друг друга за руки.

— Жаль, что мы не оставили ребенка, — сказала она. — Какое несчастье, что он не родился!

— Была война, — мягко возразил он, — и мы были беглецами в чужой стране. Не знали, что с нами будет завтра.

— А все годы потом? Все эти дни и ночи?

Теперь они снова были у границы, где-то на полпути между жизнью и смертью.

КОРА САНДЕЛЬ

Обвал

_{Перевод В. Мамоновой}

Они молча сидят у лампы. Он читает, она шьет. Молчание гнетет тяжестью невысказанного, накопившегося за весь долгий день. Оно, как ощутимая масса, становится все гуще, все плотнее, через него не пробиться.

Он откладывает газету, встает, делает несколько

шагов по комнате. «Господи, только бы не начал мурлыкать, — думает она. — Сегодня я не выдержу, я закричу».

Он же смотрит, как она молча шьет, и думает, что вот такая, как сейчас, с этой морщиной на переносице и сжатыми в прямую линию губами, она меньше всего похожа на прекрасную подругу жизни, светоч на жизненном пути. Домашний крест — вот что она такое. И в нем шевелится давно уже притаившееся, неясное томление по чему-то новому, юному. Он отворачивается, ему тошно ее видеть.

Но без конца так продолжаться не может.

— Симпатичный кактусик, правда? — нащупывает он почву, переходя в атаку на проклятое молчание. Он садится, кладет ногу на ногу, бодро помахивает носком в воздухе.

Но подобные атаки требуют особой осторожности.

— Что тебе вдруг взбрело в голову? Я уж и не помню, когда ты приносил мне что-нибудь просто так, сам.

Она вовсе не хочет его уколоть. Она не раздражена. И настроение у нее не хуже, чем обычно, разве только она немного устала к вечеру. Слова вырвались как-то сами собой.

Ну вот, опять… Роковой пустяк, способный породить столько зла, злых мыслей, злых слов — целый взрыв. Тяжелое, темное ворочается в них обоих — далеко упрятанное недоброжелательство, все те мелочи, что накапливаются день за днем, год за годом и наконец вырываются на волю. Скатился маленький камешек — маленький камешек может быть вестником обвала.

То, что она сказала, кажется ему в высшей степени несправедливым. Уж если он в чем уверен, так это в том, что всегда честно выполнял свой долг. И даже более того. Она же упряма, взбалмошна, капризна, как ребенок, ограниченна. Да, да, вот именно ограниченна. Ну положим, он в чем-то виноват, но он ведь поступает плохо не нарочно, не сознательно.

Она же любит делать именно назло и думает, что и все такие. Его забывчивость она принимает за сознательную небрежность, естественный эгоизм — за обдуманное равнодушие.

Рот у нее стал маленький и вытянулся в нитку, потому что она привыкла сжимать его, чтобы не сказать лишнего. Но все невысказанное она прячет в своем сердце. Там все это хранится, все злое, припасенное для зла. В любую минуту, стоит ей заглянуть туда — и она найдет там пищу для стародавней вражды.

У него тоже есть свой склад. Только разница в том, что он собирает вещи более существенные — с его точки зрения. Парочка увесистых булыжников есть и у него в запасе. Но он их приберегает до поры до времени. Как-никак он мужчина, существо разумное, философски настроенное, умеющее принимать женщину такой, какая она есть, и ценить домашний покой.

Она волочит за собой груз мелочей, маленьких камешков, подобранных на обочине их совместного пути. Время от времени она бросает какой-нибудь из них.

Серая, бесконечная повседневность, однообразный унылый труд перетирали и перемалывали их обоих до тех пор, пока души их совсем не истончились и не истерлись. И не осталось уже в них ни щедрости, ни уверенной силы.

И вот они сидят вдвоем, как сидели тысячи вечеров до этого.

Он отвечает не сразу. Посасывает короткую трубку, вынимает ее изо рта, вставляет обратно, поглаживает колено, перебирает ключи в кармане брюк. Наконец решительно начинает: