Современная румынская пьеса
Шрифт:
И о н. Думаешь, у меня там рай земной?
В а с и л е. Нет… Но я слышал, что школа хорошая и новая…
И о н. Она хорошая и новая, потому что я сделал ее хорошей и новой.
В а с и л е. И улица у вас асфальтирована…
И о н. И асфальт не сам на дорогу лег, мне пришлось его пригласить. С помощью мотыги.
В а с и л е. Говорят, преподаватели хорошо ладят друг с другом…
И о н. Ты бы посмотрел, что там творилось десять лет назад! По три жалобы на неделе от каждого.
В а с и л е. У меня все в порядке, все у меня есть, но мне хотелось бы туда, где…
И
В а с и л е. Я другой, чем ты, я не могу бороться, преодолевать трудности. Ты же всегда был активным. Я помню, как еще в студенческие годы ты расправился с теми, кто воровал в нашей столовой… Возьми меня к себе. Я читал твою статью в «Школьной трибуне». Кажется, она называлась «Если хочешь, то сверши!». Так ведь? Я не умею быть первым, но если дорога проложена, я иду вперед, Ион. Иду и не сбиваюсь с пути.
И о н. Над чем ты работаешь? В последнее время я что-то ничего твоего не читал.
В а с и л е. Почему ты переводишь разговор? Я пишу стихи, как и всегда; критика меня хвалит, я получил признание, мне было нелегко, пришлось начать все сначала, я отбросил приторную псевдоромантическую манеру, начал все совершенно заново, сменил и псевдоним, решил вступить в новый возраст поэзии с новым именем… Возле тебя все было бы иначе. Ну как, согласен?
И о н. Подумаю. До утра.
В а с и л е. А утром скажешь?
И о н. Обещаю.
В а с и л е. В котором часу?
И о н. Вот это да, тебе еще и время скажи! На рассвете.
В а с и л е. Очень благодарен, Ион.
И л я н а (застенчиво). Я тоже.
Входит с победоносным видом В и к т о р, держа в руках откупоренную бутылку.
В и к т о р. Приготовьте бокалы!
Василе порывается подставить свой бокал.
И л я н а (тянет его в сторону). Милый, выйдем на воздух, хоть ненадолго, я неважно себя чувствую, может, табачный дым…
Василе идет к двери, с сожалением оглядываясь.
В и к т о р (Василе). Не хочешь с нами чокнуться?
В а с и л е (с порога). Не могу. Иляна плохо себя чувствует. (Выходит с шляпой.)
В и к т о р (разливает вино). Будьте счастливы!
И о н. Желаю счастья!
Входит П у й к а, держа в руках зубочистку с маслиной.
П у й к а. Извините меня, пожалуйста, но я хочу еще раз, последний, проверить. Виктор, попробуйте эту маслину.
В и к т о р. А что в ней такого?
П у й к а. Это-то я и хочу узнать.
В и к т о р (пробует). Мммм… Похоже, чуть-чуть солоновата.
П у й к а (торжествующе).
Гонг.
Вокруг стола.
В и к т о р. Предлагаю пять минут полного блаженства. Все безудержно хвастаются. Долой критический дух, за дверь его, в раздевалку. Каждый в обязательном порядке улыбается. (Георге, который поднялся со своего места.) Куда это ты собрался?
Г е о р г е. В раздевалку. Ведь именно я — ваш критический дух.
В и к т о р. Ишь чего захотел! Сядь и слушай.
Г е о р г е. Есть, товарищ генеральный директор.
В и к т о р. Можешь обращаться ко мне по имени.
Г е о р г е. Я всю жизнь боялся генеральных директоров.
Э м и л и я. А уверял, что боишься гандболисток.
Г е о р г е. У гандболистки рука что десятикилограммовая гиря, подпись генерального директора весит семь тонн. Наш уважаемый бывший коллега всегда поражал меня своим здравомыслием. Когда мы восхищались зеркальной гладью воды, он тут же обращал наше внимание на камушки, лежавшие на дно, которые, по его мнению, заслуживали гораздо больше внимания… Я долго мучился, глубокоуважаемый генеральный директор, пытаясь припомнить хоть один достойный упрека поступок, который бы ты совершил в студенческие годы. И почти панически вынужден констатировать, что подобных поступков не было. Мне не в чем тебя упрекнуть, решительно не в чем. Ты относишься к тем немногим, которые не били себя в грудь на собраниях, не бахвалились своей честью, искренностью и твердостью… Хоть у меня ядовитый язык, но тебя, Виктор, мне упрекнуть не в чем — это обстоятельство является признаком моей профессиональной деквалификации и, уверяю тебя, поводом для мигрени. Я привык смотреть на мир сквозь призму своей рубрики, и до сих пор никто не ускользал от меня, кроме Виктора и Иона. Стало быть, надо копать глубже. Обещаю вам, досточтимые коллеги, этим заняться.
В и к т о р. Желаю успеха, плачу по счету… Так, пошли дальше. Эмилия, чем ты можешь похвастаться?
Э м и л и я. Четырехлетней дочкой. И дважды завоеванным европейским первенством. Ну как?
В и к т о р. Годится. Слово предоставляется мужу Эмилии, приготовиться Василе.
П е т р е. Я… если можно так выразиться…
Г е о р г е. Забил гол, он же — офсайд.
П е т р е. Какой такой офсайд, о чем вы говорите? Какой офсайд, когда справа был Олаффсон, я пошел на сближение и ударил.
В и к т о р. Яснее ясного, чистый гол.
Г е о р г е. Ну будьте же серьезны!..
П е т р е. Да вы почитайте газеты, почитайте, пожалуйста, газеты!
Г е о р г е. А вы-то сами читали датские газеты?
П е т р е. Я, видите ли… то есть… (В раздражении и замешательстве залпом осушает бокал.)
В и к т о р. А что ты, Василе?
В а с и л е. Я писал… и печатался…
И о н. Прислал бы и нам, брат, хоть по книжке. Хотя бы коллегам, черт побери…