Современная швейцарская новелла

Дюрренматт Фридрих

— Надо было к доктору сходить, он бы определил, бородавки это или что другое. У одной моей подруги, она живет в долине Бленио, на голове появляются какие-то шишки, и ей их каждый раз вырезают.

— Да я уже собрался к врачу, хотел, чтоб мне их выжгли или срезали, но сперва решил один способ попробовать: пришел я на реку, а дело было в мае, опустил руки в воду, а когда бородавки размякли, стал их соскребать до самых корней, а потом на солнце подсушивать. Поскребу — посушу, опять поскребу, опять посушу, и так час, не меньше. Представьте себе, через неделю ни одной не осталось.

— Потрясающе.

— У

меня приятель есть, моложе меня, недавно прошел специализацию по дерматологии, так он мне говорил, что в Женеве, в университетской клинике, многие пациенты поправляются не от лечения, а от веры в лечение; кожные заболевания — дело темное, они тесно связаны с нервной системой, поэтому могут пройти от одного внушения. Кстати, вспомнил, этот приятель в детстве любил есть цветки магнолий.

Она смеется: видите ли, слово «магнолия» вызвало у нее в памяти давнишний сон, если бы не так поздно, она бы обязательно его рассказала, хотя, пожалуй, про того типа интереснее, он был бледный, как полотно, и чуть не задавил ее своей тележкой в супермаркете, нет, конечно, не в буквальном смысле…

Я спрашиваю, не свяжет ли она мне носки, я ношу шерстяные, серо-голубых тонов.

— С удовольствием, если вы не будете привередничать…

— Тогда, пожалуйста, светло-серые, а еще лучше — голубоватые.

— Одну пару принесу на следующей неделе. Договоримся так — в первый же погожий день на этом самом месте. Согласны?

— Согласен. А теперь мне пора, к зубному опаздываю.

— Желаю, чтоб не больно было.

— Спасибо.

Сам не знаю, зачем я наврал про зубного, в этом не было никакой необходимости.

Я долго шел пешком, ведя велосипед за руль. Здесь довольно безлюдно, и среди зелени и деревьев нередко можно увидеть золотых длиннохвостых фазанов, сбежавших, скорее всего, с какой-нибудь фермы в долине Магадино. Летать они не летают, но бегают быстро, если их вспугнешь. У меня на родине, в горах, водятся только сине-черные, с лирообразным хвостом и красными пятнышками над глазами, поэтому, наверно, мне так нравятся здешние, золотые. Но сейчас меня больше интересует молодая женщина, которая бежит к мосту в одном купальнике. Я уже готов крикнуть: «Не убегайте, синьорина!», но предпочитаю прежде ее догнать (на велосипеде это секунда) и шепнуть на ушко: «Ради бога, синьорина, не убегайте!»

— Ах, это вы, господин учитель! — говорит она, останавливаясь. — Представляете, у меня стащили юбку и все остальное, я должна теперь идти домой в таком виде.

— Вот это номер! Ну ничего, — успокаиваю я ее, справившись с недоумением. — У вас прекрасная фигура, честное слово. Не видите разве, в каком восторге рабочие на строительной площадке возле казармы?

Она такая миниатюрная, такая тоненькая, что я не могу удержаться и, взяв ее под мышки, без труда поднимаю в воздух, как ребенка.

— Вы просто пушинка, ничего не весите.

Сначала она смеялась, а потом посмотрела на меня странным взглядом, словно заподозрила, будто ее вещи спрятал я, но я-то сразу понял: это проделки обезьяны.

— Кроме шуток, здесь сегодня бегал шимпанзе, здоровенный, вот такого роста,

он и меня напугал — вспрыгнул вдруг на багажник, да-да, этот способен стащить одежду у дамы. Разве теперь узнаешь, куда он ее дел!

— Вы меня разыгрываете, господин учитель.

— Честное слово, нет.

Проводив до моста свою коллегу (она преподает физкультуру, а в детстве играла на скрипке и подавала большие надежды), я сказал, что могу съездить в город и попросить кого-нибудь из друзей забрать ее на машине, но она отказалась.

— Нет, нет, я сама доберусь, до свидания, — и пошла через поле на виду у рабочих, провожавших ее улюлюканьем и грубыми шутками, а потом скрылась за кустами бузины. Ну а что там старик? Он успел снять черные трусы и надеть белые и теперь сидит на темном камне посреди опустевшей дамбы; таким — одиноким, в трусах до колен — сохранит его моя память.

И вот я снова кручу педали и уже через несколько минут въезжаю в город. Здесь, на ровном асфальте, я развлекаюсь тем, что стараюсь ехать как можно медленнее, временами даже переходя для этого на сюрпляс — выдержки у меня достаточно, да и дома никто не ждет. Дом мой стоит на холме (разумеется, он не мой, а домовладельца, у которого я снимаю квартиру — кабинетик, спальню и крошечный туалет, и смешно слушать, как хозяин хвастает, будто он и есть автор планировки). Подняться к дому можно разными путями: веселее — дорогой, навстречу молочным ручейкам с молокозавода, а короче — по новой улице, варварски пробитой напрямик к ветеринарной лечебнице для удобства машин «Зеленого креста». Неподалеку от меня живет сгорбленная старуха, она ходит в красных домашних тапочках. Однажды мне приснилось, будто из своего садика, прилепившегося к вершине холма (где каждую весну расцветают потрясающие глицинии, каких нет ни у кого по соседству), она прыгнула вниз, на крышу родильного дома; крыша рухнула, а старуха появилась из облака пыли, словно из пепла, прямая как палка, и заорала:

— Подавитесь своей страховкой, вы, мошенники с пеленок!

Давно не вижу в остерии Пиротехника и спросить про него не решаюсь: боюсь, не умер ли; последнее время он так одряхлел и, по словам Доки, ни на что не годился. Он единственный не играл в карты — ни в скопу, ни в очко, а спал себе за столиком сном проводника-пенсионера, настолько чутким, что, стоило кому-нибудь шутки ради произнести: «Свободной комнаты не найдется, хозяин?», тут же просыпался.

Кто и когда прозвал несчастного продавца зонтов «Достоевским», чтобы не обижать его словом «идиот»?

Иногда меня догоняет мусороуборочный грузовик; он поднимается настолько медленно, что я успеваю уцепиться за него с одобрения мусорщика, моего односельчанина, без опасности для жизни.

На сей раз иду домой пешком, ведя велосипед рядом; иду не по тротуару, а вдоль обрыва, глядя вниз на пересохший ручей, давно уже отвыкший от детских голосов.

Юрг Федершпиль

ДЕРЕВНЯ ОБЕТОВАННАЯ

Перевод с немецкого Т. Стеженской