Современная венгерская проза
Шрифт:
Жофия умолкла. Ее красивая сильная рука беспомощно лежала на столе. Священник ласково накрыл эту обессиленную руку своей теплой пухлой ладонью.
— Вы верующая, дитя мое?
— Нет, господин декан. Но у меня есть… нравственные принципы, что ли.
— Тогда я не могу предложить вам утешение молитвы и исповеди.
— Но я и не неверующая, — уточнила Жофия. — Просто мне нет дела до бога. Я согласна с Шопенгауэром: если бы боги существовали, как бы я вынесла, что я-то не из их числа?
Священник мягко поправил:
— Ницше.
— Да, Ницше. — Жофия согласилась
— Ах, дорогой господин декан, я в самом деле ошиблась. Ну конечно, Ницше! Спасибо, спасибо вам. — Она встала. — Не сердитесь на меня за…
Декан поднялся тоже.
— Ну, что вы, Жофия… Когда вам угодно… Я с радостью…
Жофия указала на коньячную бутылку.
— Можно, я заберу с собой? Не хочу заходить в корчму!
Декана несколько покоробило, но, видя, что тоска словно бы отпустила немного молодую женщину, он кивнул.
— Вы упомянули про ключ от церкви… Так завтра вы не придете?
— Нет, господин декан. Поеду в епископский архив, хочу разыскать кое-что… — Она направилась к двери, с бутылкой в руке. — Ну и потом… провиантом надо запастись…
Минуло несколько дней; ясным солнечным утром декан обрезал в саду розы. Увядшие цветы он бросал в большую плетеную из лозы корзину, которую держала Пирока, следуя за деканом. Священник любил возиться в саду, однако наклоняться, чтобы подтаскивать за собой корзину по земле, ему было уже трудновато.
— Возможно, Пирока, вы правы, — рассуждал он вполголоса. — Цветы это роскошь, а роскошь — бесполезная вещь. Особенно в жизни священника. Все так — однако бесполезные вещи необходимы. Без них, бесполезных вещей, не стоит и жить.
Пирока заметила у входа девушку почтальоншу в шортах и, поставив корзину на дорожку, пошла ей навстречу. Декан все бормотал себе под нос:
— Взгляните на этот цветок! Поистине чудо… В один прекрасный день в землю падает крошечное зернышко, и вырастает из него роскошное дерево. Отчего? Никто еще не разгадал эту тайну. Сие одному господу богу ведомо!
Повернувшись, чтобы бросить в корзину увядший, сникший цветок, он только теперь заметил, что остался один.
— Гм… каждая редиска обходится в двадцать форинтов?.. Ну, да как же быть — двор-то огромный, что ж, оставить его в запустении?.. Ведь это грех — пренебрегать тем, что даровано господом!.. Оно, конечно, и сорняки — твое создание. И крапива… А какое лакомство суп из крапивы! Или сельдерей! Будь я химик, одеколон из сельдерея придумал бы. — Он глубоко вздохнул и покосился в сторону дома. — Что-то сегодня на обед у нас?
Держа в руке пачку писем и газет, Пирока крикнула с порога:
— Господин декан! Траурное извещение!
Священник вздохнул и бросил садовые ножницы в корзину.
— Право, не знаю, что ужаснее, пережить всех своих друзей или умереть прежде их.
Неохотно оставив любимое занятие, декан взял почту и скрылся в своей комнате.
Больше он не показывался. Некоторое
— Можно накрывать, господин декан?
Старый священник стоял на коленях перед распятием спиною к двери, закрыв лицо большими ладонями. Он даже не шелохнулся на голос, быть может, не услышал его, лишь пробормотал невнятно, с глубоким стоном: «Ох, господи!» На столе, раскрытое, лежало траурное послание.
Чуть-чуть поколебавшись, домоправительница неслышно подошла к столу в своих парусиновых — для беременных — туфлях и, не беря в руки, одним духом прочитала извещение:
«…Ему ведома была одна только мера — стремление к совершенству, сию стезю он назначил себе сам и иных желаний не ведал.
Смиряясь пред волей Господней, извещаем Вас о том, что Рафаэль Балог, бывший францисканский монах, 28 января 1978 года, семидесяти шести лет от роду, после недолгих страданий, окончил свой земной путь, прямой и чистый, и ныне вступил в обетованный край, коего вся его жизнь была утверждением.
Горько скорбящие
Тамаш Балог и его семейство.
Да приидет ко мне каждый человек, кого назначил мне Отец.
(Янв. 6,37)»
Домоправительница, сосредоточенно роясь в памяти, глядела на согбенную спину коленопреклоненного священника. «Кто ж бы это такой — Рафаэль Балог?»
На цыпочках вернулась она на кухню и принялась за обед в одиночестве: если уж господину декану придется довольствоваться перестоявшимся обедом, так хоть сама насладится им, свеженьким, с пылу с жару!
Но священник не прикоснулся и к подогретым яствам. Отказался он и от полдника, когда же домоправительница, тревожась все пуще, стала умолять его отведать хоть что-нибудь, с несвойственной ему твердостью отослал ее прочь:
— Оставьте меня в покое, Пиро! Очень прошу вас, оставьте меня нынче в покое!
— Да с чего это вы так к сердцу-то принимаете? — заупрямилась домоправительница. — Я испанские консервы открыла, с раками. Вы же любите… А он никогда и не бывал у нас, ваш отец Рафаэль! Я всех помню, кто заезжал сюда за эти шестнадцать лет. И, чтобы вы к нему, господин декан, ездили, не упомню… Так кто же он был вам?
— Что вы об этом знаете! Оставьте меня, хорошо?
— Да раков-то можно принесу?
— Нынче я пощусь… А в семь утра попрошу чаю.
Пирока поняла, что в этот вечер декан уже недостижим для кого бы то ни было. Она приготовила ему постель, поставила рядом с кроватью бутылку содовой, стакан, положила чистый носовой платок и оставила своего хозяина в покое.
У Пироки личной жизни не было — собственной комнатой она пользовалась только для сна. Ее дни без остатка поглощало служение декану. И насколько она содержала в порядке дом священника, его сад, его облачение, настолько же не занималась собой. Постель свою никогда не застилала, платье не укладывала в шкаф, так что гостей могла принять только на кухне.