Современная венгерская проза

Сабо Магда

Радостно было думать, что скоро он увидит Лидию, возьмет ее за руку; ему так хотелось коснуться ее, ощутить теплоту ее кожи, убедиться, что она есть, что скоро она будет с ним все время и, если ночью его будут мучить кошмары, голос Лидии разбудит его, и Лидии он расскажет свой сон. Ему едва удалось сесть на трамвай, даже не сесть, а встать на подножку: он был полон энергии, возбужден, весел, он весь вибрировал, как всегда, если долго не видел Лидию; но сегодня была и другая причина: он был увлечен своим планом и жаждал как можно скорее обсудить его с Лидией. Как здорово, что с Лидией можно говорить обо всем, даже об Изе! Только с ней и больше ни с кем.

Сойдя с трамвая у клиники, он даже ругнулся вслух: деревья едва виднелись в белой мгле. В ней исчезли и светлые окна, все вокруг лишь угадывалось во внезапно затопившем

окрестность тумане. Лидию он нашел в столовой, она кончала ужинать. Подняв на него глаза, она тут же быстро отвела их, стала смотреть к себе в тарелку. «Даже взглянуть на меня не смеет, — подумал Антал, — у нас с ней в глазах все написано». Сев рядом с ней, он стал ждать, когда она кончит.

Позже он не раз вспоминал, как они добирались домой, идя через парк в неправдоподобно густой и в то же время неощутимой молочной массе по старой аллее, которая в последнее время связана была для него только с Лидией и с которой давным-давно отлетело дыхание Изы. Они шли сквозь туман, держась друг за друга, обходили скамьи, деревья, лицо Лидии было совсем рядом с его лицом, и он, слыша ее учащенное дыхание, чувствовал, что она взволнована и обрадована. Лидия искренне рада была его плану, находила его чудесным; она говорила о Винце, вспоминала, как впервые заговорила с ним о Дюде, о мельнице, о его жене. Сквозь ткань пальто он ощущал худую руку Лидии; они гадали, что скажет старая, увидев Лидию, вспомнит ли она ее, а если вспомнит, то как. «Она сейчас спит! — сказал Антал. — Что бы она ни сказала, не обижай ее! Сейчас она и говорит во сне, и делает все во сне — но скоро проснется. Наверное, она уже искупалась, легла в постель, сидит, опираясь на подушки, на носу очки, она их надевает только для чтения, потому что заботится о своей внешности, — и просматривает журналы. Надеюсь, она нашла их на подоконнике. Теперь, ты увидишь, она поймет то, чего тогда еще не хотела понять. С тех пор кое-что изменилось».

Они шли по улице, едва не наталкиваясь на встречных, извиняясь, смеясь — в тумане ничего не было видно. Туман теперь был не чисто белым, приобрел какой-то желтоватый оттенок. Ощупью нашли они ворота, замок. Даже кожа на руках и лицах у них была влажной, словно по ней провели мокрой ватой.

В доме горели все лампы. Дверь в ванную была распахнута, ванна блестела чистотой, в воздухе разошелся пар от горячей воды, на умывальнике лежало чужое мыло, на фреголи висела огромная купальная простыня. Антал прошел по комнатам, выключая свет. В прихожей, за треногой с цветочными горшками, обнаружился Капитан, он был в дурном настроении, вид у него был обиженный и беспокойный.

— Глупый! — сказала Лидия ласково. — Дурачок! Ну, иди ко мне!

Антал постучал в дверь большой комнаты. Ответа не было. Он постучал еще раз.

— Не беспокой ее! — сказала Лидия. — Заснула, наверное. Будет время и утром.

— Ты не видела ее лицо, — ответил Антал. — Я разбужу ее.

Он открыл дверь. Кровать с белоснежным покрывалом тети Эммы стояла нетронутая, чемодан Изы был нераспакован. Старой не было в комнате.

4. Воздух

I

Ничего страшного в самом деле не произошло, искупалась она без приключений.

Она долго, наслаждаясь теплом, лежала в ванне, а когда вылезла, ложиться в постель расхотелось; она оделась и вновь обошла весь дом, комнату за комнатой, заглянула и в кладовую, открыла холодильник, даже крышки кастрюль подняла. В Пеште, если Иза вечером долго не возвращалась домой, старая не могла и подумать о сне — словно за ней в многолюдном доме, стоящем в самом центре огромного города, следил кто-то страшный. Здесь же она не боялась, хотя и была совсем одна, Антал не сказал даже, куда идет, Гица же с наступлением темноты не выходила из дому, и нечего было надеяться, что она зайдет, проведает старую. Разжиревший Капитан, которого проснувшаяся вдруг память повергла в какое-то нервное настроение, заставляя его то и дело поднимать голову и недоуменно смотреть на бывшую хозяйку, напрягая шею, словно он изо всех сил пытался вытянуть занесенные тиной воспоминания из заброшенного колодца, — Капитан никак не мог быть ей защитником; и все же здесь она чувствовала себя в безопасности. То ли стены были тому причиной, то ли стоячие часы, которые Иза тоже оставила здесь; это была единственная

вещь, про которую заведомо можно было сказать, что в Пешт она не попадет: Иза терпеть не могла эти часы. Она еще младенцем боялась их, ревела, сердито показывая на них ручонками, и даже пыталась спрятаться, когда они принимались бить. Они с Винце никак не могли взять в толк, что с дочерью, почему она боится часов. Эндруш, да и другие дети, что бывали у них, в ладоши хлопали от восторга, одну только Изу часы приводили в ужас.

Мерное тиканье, которое любому другому говорило бы: «Жизнь уходит!» — для ее ушей означало: жизнь остановилась. Впервые за многие месяцы мир вокруг наконец стал реальным, почва, зыбкая, затянутая тонкой морщинистой пленкой, вновь обрела прочность у нее под ногами. Старая думала.

Она уже очень давно не думала; разве что вспоминала.

Она обнаружила, что способна мечтать о чем-то, чего-то хотеть, способна чувствовать не только тоску; открытие это ее поразило. Она опустилась в кресло-качалку и некоторое время сидела, покачиваясь. В последние недели она беседовала разве что с Винце; сейчас она начала говорить с самою собой. И то, что она говорила про себя и себе, не доставляло ей боли; это было удивительно, непривычно.

Она надела пальто, повесила на руку сетку, которая без жареной курицы, без печенья стала пугающе невесомой. Взяла ридикюль — не потому, что опасалась выходить без удостоверения личности: она твердо запомнила еще с тех времен, когда жила с тетей Эммой: на улицу полагается выходить с ридикюлем. Надела шляпу, даже поправила ее перед зеркалом и впервые с того момента, как приехала, водрузила на нос очки. Капитан, пища, поскакал за ней, она нагнулась, взяла его на руки. Кролик так разжирел, что она с трудом подняла его. Гица никогда не умела обращаться с животными, вот и Капитана перекормила. Старая поцеловала его в темя между ушами; Капитан так удивился, что отдернул голову, засопел, глаза его испуганно забегали.

На крыльце она остановилась.

Она не ожидала, что на улице будет туман; почему-то ей казалось, там светит луна; она и сама не понимала, при чем тут луна, но хотела увидеть луну, хотела так сильно, что, увидев белесую мглу, даже зажмурилась от огорчения. Сад, казалось, зашевелился в наплывающих белых волнах, колокольня на церкви едва обозначилась смутным, неверным контуром. «Господи, стыдно-то как, — сказала она живущей в ней Изе, — если б ты знала, как мне стыдно, Изонька!»

Ключ легко повернулся в замке, словно с тех пор, как она пользовалась им в последний раз, и не прошло почти три четверти года. Улица выглядела неправдоподобно, лавка Кольмана куда-то исчезла; старая как будто оказалась на берегу огромной реки; людей она замечала, лишь почти наткнувшись на них, — из тумана вдруг выныривали головы, плечи, шляпы. «Извините, — говорила старая всякий раз, — прошу прощения!» Асфальт под ногами был влажным и черным, фонари чуть просвечивали сквозь молочную пелену.

Не было еще и восьми, а жизнь в городе почти замерла. Машины едва ползли в тумане, трамвай шел, беспрерывно названивая. Старую охватило хмельное, триумфальное чувство, она шла, не остерегаясь, не боясь ничего; повернув на улицу Кенек, она миновала громадный силуэт собора, пересекла площадь, полную мигающих световых сигналов, звонков и гудков. Шла спокойно, неспешно, а впереди и позади нее медленно проплывали в тумане тени машин. На тротуаре она попала в толпу: в кинотеатре «Гунния» закончился вечерний сеанс. Она чувствовала, что ее со всех сторон окружают люди, но в какой стороне находятся распахнутые двери кино, можно было только догадываться. В Пеште она давно уже не гуляла по улицам — и теперь жадно вдыхала влажный густой воздух, иногда даже рот открывала, словно задыхаясь, хотя давно уже не чувствовала себя так бодро. Она ловила туман губами, как в детстве когда-то — снежные хлопья.

Где же все-таки Винце?

На кладбище, под тем уродливым камнем, его нет. А ведь где-то он есть, должен быть, она, еще не подъехав к городу, ощущала его присутствие, ветер нес ей его смех. Он должен быть здесь, рядом, в тумане. Дома, у Антала, он тоже был близко, но не совсем, она не могла до него дотянуться, в доме Антала она находила только себя самое, Винце там не было.

Когда Иза была еще девочкой, к ней иногда приходили подруги, они играли в «холодно-горячо» и, когда спрятанный предмет вот-вот должен был найтись, возбужденно кричали: «Тепло, еще теплее…»