Современная японская новелла 1945–1978

Оэ Кэндзабуро

Я поехал в N. дневным поездом. В вагоне было душно. Пассажиры сидели, изнуренные жарой.

У выхода я столкнулся с Ёсидой, который ехал в другом вагоне. В последнее время не раз я приезжал в дом М., но в обеденный час — впервые.

Пришли в дом М., сели передохнуть. Дом опустел, его собирались отремонтировать и сдать в аренду либо продать. Родные М. хотят, видимо, избавиться от него еще и потому, что слишком много неприятного с ним связано.

Мы вышли на веранду, и я стал есть купленные в Йокогаме сюмай^[46]. Ёсида к ним почти не притронулся.

Из

дворика, где разросся бамбук, доносился шум веток и дождя.

— Ну, как будем вести разговор дальше?

— У Мориты есть земельные участки; банки, с которыми он имеет дела, — мы это проверили, — солидные. Начнем драться.

— Да, главное — начало.

Ровно в три, как и было условлено, пришли Морита из фирмы «Морита сэйсакудзё» и с ним еще один мужчина, которого Морита представил как своего зятя. Оба оказались несговорчивыми.

Как и в день похорон, Морита был в коричневой рубашке и обычных брюках, — создавалось впечатление, что это его повседневная рабочая одежда. Во время службы у гроба покойного именно она вызвала всеобщее возмущение. Когда его назвали убийцей и сказали, что на нем одежда, которая еще пахнет кровью, Морита сначала опешил, а потом пришел в ярость. Чистая, без единой морщинки, одежда, пустой карман на груди свидетельствовали о том, что у него это была выходная одежда.

В газетах писали, что Морите шестьдесят два года, но выглядел он старше. Заговорив об обстоятельствах гибели Сакиямы, он совершенно запутался и сам признался в этом.

— Сакияма готов был всю жизнь работать и платить семье пострадавшего. И потом, на могилу ходил… Нашел ее и тайком приходил. Так ведь умер уже он… Жена осталась, дети… Я был у них сватом. Такие вот дела…

От матери М. я тоже слышал, что шофер бывал в храме, где захоронен М.

Я слушал этот поток слов, и во мне вскипало раздражение. Мне показалось, что Морита уводит разговор в сторону.

Ёсида заговорил о старой матери М., просил подумать об остальных членах семьи.

Зять Мориты, производивший впечатление человека мягкого, приветливого, но упорного, сказал:

— Мы хотели сначала выслушать ваше мнение, а потом обсудить вопрос в фирме. Затем и пришли сюда.

На этом беседа закончилась.

Мы вели дело с помощью адвоката, и они, видимо, тоже наняли своего. Так что, собственно, эта встреча была ни к чему. Что бы мы ни пытались обсудить — каждый раз между нами возникала новая стена. Разговор шел туго, как мы и предполагали.

Мне лично нечего было сказать. Но уверенное спокойствие одного из противников заставило меня подумать о том, что, раз уж дело начато, надо его скорее завершить.

По небу быстро плывут тучи. Льет дождь. Все окутано дымкой. В это время дня шума волн не слышно.

Гости попрощались и ушли.

Я надеваю гэта и выхожу на улицу. Надо подумать немного, и хочется просто прогуляться.

За домом М. смотреть некому, он почти весь заколочен. Только Аки иногда приходит сюда.

Я опять думаю о Сакияме. Если бы он был жив и нас увидели вместе — чем бы это, интересно, кончилось? С новой силой вспыхнула ярость: почему Сакияма не остался жить? И почему, почему я так сильно сочувствую человеку, который, словно

камень, отшвырнул своей машиной себе подобного?

В воротах появился Аки; он ходил домой за судаком и исааки, которого поймал позавчера, выпотрошил и разрезал на куски.

— Какая вам больше нравится? — спросил он меня и Ёсиду. Зная, что я люблю рыбу, Аки хотел сделать мне подарок. Ёсида тоже любил рыбу; когда мы, бывало, обедали вместе, он много рассказывал о ней. Я предложил Ёсиде выбрать первому.

— Большая рыбина. — Он приподнял исааки, как бы взвешивая его.

— Да и судак хорош, — похвалил я другую рыбу.

— Ну что, судака возьмешь? — спросил меня Аки.

— Давай.

Тут и Ёсида сказал:

— Бери судака, сейчас для него самое время.

Мне было приятно услышать это от Ёсиды. Да и Аки как будто с самого начала собирался подарить мне судака.

Я пошел к увязшим в песке воротам, и тут в голове мелькнуло: а вдруг Морита увидит меня сейчас с судаком под мышкой? И опять перед глазами, как живой, появился шофер. Вот тогда я впервые подумал, что никудышный я человек. Почему я не мог отказаться от подарка? Я пришел к выводу, что, хочу — не хочу, а должен принять сторону М. Хотя я живу в мире, где в любой момент все может повернуться на сто восемьдесят градусов…

Руки как будто налились свинцом. «Как тяжело», — пробормотал я и разжал пальцы, которыми держал судака.

В этом году, а точнее, примерно за неделю до смерти М., мне исполнилось тридцать лет. Прошло почти полгода.

1972

ХИДЭТАКА ТЭДЗУКА

САД С ОПАВШЕЙ ЛИСТВОЙ

_{Перевод И. Львовой}

I

Сюхэю Хираки шестьдесят девять лет. Жена его умерла три года назад, сын и невестка в позапрошлом году уехали к месту новой службы в район Тохоку, и теперь Сюхэй живет один. С молодых лет он приобщился к литературному движению, стал, можно сказать, профессиональным писателем, но в последнее время почти не пишет; он служит — редактирует, правит верстку, изредка публикует небольшие заметки и председательствует в районном Обществе охраны здоровья и быта…

Сюхэй издавна питал слабость к животным, подбирал и кормил бродячих собак и кошек, но эти собаки и кошки тоже мало-помалу все перемёрли, и сейчас у него осталась только одна птичка, ручной самец рисовки. Она попала к нему случайно — птицу подарила соседка, приятельница покойной жены, когда летом прошлого года переезжала в новый жилой массив. В придачу она дала Сюхэю маленький стульчик: будет вам подставка для клетки… Сюхэй поставил клетку возле стенного шкафа в столовой и старательно заботился о пичужке; задавал корм, менял воду, устроил миниатюрную ванночку для купания. Вот только покупать для рисовки зелень было довольно хлопотно, и вместо зелени он поил ее молоком.