Современный болгарский детектив
Шрифт:
Я признаюсь: до этого момента мои ноги жгли самые горячие угли честолюбия и надежд самого различного характера, которые я затаил в своей душе. Сейчас у меня под ногами заискрились, если можно так выразиться, «угольки ответственности». Ах, этот поднятый указательный палец нашего старого, нашего опасного генерала! И еще другое чувство начало жечь душу — чувство, которого я до сих пор не испытывал в своей работе следователя: во мне начало расти о з л о б л е н и е (сохрани меня бог!) против трех негодяев, которые подстроили мерзкий номер с профессором. Я начал испытывать злобу и против Кодова, и против Беровского, да и против Басмаджиевой тоже, хотя она и была на вид такой хрупкой и беспомощной. Я злился не потому, что эта шайка лишила
А эти типы, которые сводили счеты с профессором, они скрывали, хитрили, делали все, что им приходило в голову, чтобы выскользнуть у меня из рук, и это, разумеется, озлобляло меня, потому что, ускользни они действительно из моих рук, от моих маленьких житейских надежд не останется и следа. То есть след останется, но такой, какой оставляют, например, птицы в воздухе, когда порхают с одного места на другое... Не дай-то бог, как говорится.
Теоретически инспектору, разумеется, нельзя озлобляться против своего клиента. Он должен преследовать его вплоть до тюрьмы, но озлобляться — ему нельзя. Озлобление может помутить его разум, повести его по ложному следу. Я совершенно ничего не ел в обед, но мне и не хотелось есть. Позвонил по телефону Любенову, «нашему» человеку, лаборанту, который был вчера вечером в гостях у профессора, и попросил его прийти сегодня вечером без четверти пять в квартиру на улице Чехова.
Ко мне в кабинет ввели Красимира Кодова. Директор современного отеля выглядел теперь довольно жалко: в мятом костюме, без галстука, зарос бородой, а волосы он не считал нужным причесать. Глаза у него горели — но не злобно, а с какой-то вызывающей и, я бы сказал, высокомерной насмешливостью. Я учтиво поздоровался, пригласил его сесть на единственный в моем кабинете стул.
Кодов повернул стул спинкой вперед и сел на него, как на коня. Облокотился руками на спинку и безмолвно уставился мне в лицо. На мое учтивое приветствие ответил молчанием.
Я протянул ему сигареты.
— Закурите!
Он не соблаговолил даже взглянуть на них. Достал пачку «Лорда», выбрал, не торопясь, сигарету и щелкнул своей позолоченной зажигалкой. Может быть, зажигалка была и золотой, кто знает. Глубоко вдохнул, но затянулся неглубоко и выпустил дым над моей головой. Его глаза продолжали язвительно насмехаться надо мной.
— Как себя чувствуете, гражданин Кодов, нет ли у вас жалоб? — спросил я совершенно непринужденно, несмотря на то что сердце у меня трепетало от возбуждения.
— Так себе! — пожал плечами Кодов. — Необычно. Но после двенадцати, когда истечет срок моего задержания, я буду — вы это себе запишите! — я буду чувствовать себя по крайней мере в десять раз лучше вашей милости.
— Похвально быть таким оптимистом!
— Да!
— А откуда у вас такая уверенность, что вы будете чувствовать себя лучше меня? — спросил я. —
— Я посмотрел свои карты, и карты показали, что вы распорядитесь выпустить меня еще до того, как наступит двенадцать часов.
— Хорошо, если б карты знали! — сказал я. — Но я не уверен, что вы будете чувствовать себя лучше меня!
— О, непременно! — улыбнулся Кодов, осклабившись. — Я буду себя чувствовать лучше вас — это дело в шляпе! А вы? Ох, после того, как вы поймете, что напрасно подозревали меня, и после того, как ваше начальство надерет вам уши, потому что вы не выполнили работу как следует, — после всего этого вы вернетесь домой с опущенным хвостом, словно побитая собака, и даже не удостоите внимания картофельную яхнию [9] , которой ваша благоверная захочет порадовать измученную вашу душонку... Я же, э-хе! Я же, дружище... хотя какой же вы мне друг! Сказать вам, как я проведу свой вечер?
9
Овощное кушанье с соусом.
— Что ж, расскажите. Я из терпеливых.
— Прежде всего выкупаюсь, и знаете ли, в какой ванне? В какой ванной, облицованной мраморными плитками, категории суперлюкс! Потом меня завернут в нагретые простыни, в белоснежные... Потом побреюсь перед хрустальным зеркалом и ополосну лицо одеколоном «Нина Риччи». Слышали такую фирму? Париж, улица Риволи, налево от Шанз-Элизе, когда идешь к садам Тюильри. Да, да... После этого я надену вечерний костюм, рубашку с крахмальным воротничком, завяжу светлый галстук. И приглашу своих друзей на ужин, чтобы рассказать им о вас, и мы посмеемся от души... А после виски начнем ужин — раки, и форель, и белый мускат!..
— Не пригласите ли вы свою жену на этот торжественный ужин? — спросил я.
— Мою жену? Как вы догадливы! Она же ведь в трауре, товарищ, как можно?
— А доктора Беровского?
— Он не по части веселья... Кроме того, верный друг моего покойного тестя, он будет в мрачном настроении. А когда доктор в мрачном настроении, он способен сделать из вас салат, не люблю таких!
— Я вижу, вы сибарит. Как выражались в свое время простолюдины, любитель пожить... — Взглянув на справку, которую мне прислали из управления, я спросил: — Между прочим, какую зарплату вы получаете?
— Согласно штатному расписанию, товарищ.
— Скажем, ее вам хватит на раков и форель. А на виски, на «Нину Риччи» с улицы Риволи и на прочие любимые удовольствия где вы берете?
Он оглядел меня насмешливо, пожал плечами.
— Есть источники!
— Например?
— Финансовых начетов, товарищ, на меня не делали, за кражу под суд не отдавали. Остальное — мое дело.
Я вновь посмотрел в справку.
— По моим личным сведениям, товарищ Кодов, — сказал я, — вы должны заведующему отелем, где вы работаете, и его главному бармену в целом около десяти тысяч левов. По другим сведениям, у меня сложилось впечатление, что вы еще столько же должны разным лицам за проигранные партии в кошар. Всего получается до двадцати тысяч левов долгу. Я не ошибаюсь — или у вас есть возражения?
— Зачем терять время на возражения! Подсчет денежного долга — так сказать, долга чести — в целом приблизительно точен...
— Я рад, что по этому вопросу между нами нет существенных разногласий. Любопытно узнать, как вы предполагаете возвратить своим должникам эти двадцать тысяч? Немалые ведь деньги.
Он снова засмеялся — так же весело, широко растянув губы.
— Все в этом мире относительно, товарищ... как ваше имя? Канделаров. Да, товарищ Канделаров, все относительно. Двадцать тысяч — это и много, и мало. Зависит от обстоятельств. Обстоятельства, шанс или отсутствие шанса — от этого зависит, какого цвета будет жизнь: розового или черного.