Современный чехословацкий детектив (сборник)
Шрифт:
— Зачем? — донесся до меня недовольный голосок. — Что еще опять за… — Он умолк, но тут же вскрикнул: — Что с вами? Вы пьяный?
— Нет, — прохрипел я.
Лукаш еще больше высунулся из окна, потом быстро исчез. Над крыльцом зажглась лампочка. Двери открылись, по ступенькам сбежала невысокая фигурка в каком-то пестром одеянии. Пока эта фигурка бежала через газон, меня ослепила еще одна вспышка бенгальского огня. На сей раз это был большой фонарик в руке Лукаша. Остановившись на некотором расстоянии от забора,
— Ну и вид у вас! — выдохнул мальчик. — В аварию попали?
— Да. Вышла у меня авария с одним грубияном. Убери свет. — Подняв руку, я заслонил глаза.
Лукаш опустил фонарик, и я увидел, что он босиком.
— Простынешь, — с трудом выговорил я. — Трава мокрая, а…
Внезапно он решился.
— Пойдемте в дом, вы хоть умоетесь. Да не туда! — закричал он, когда я послушно двинулся, но почему-то в обратную сторону. — Сюда, идемте сюда. — Открыв калитку, он снова на миг осветил мое лицо. Я закрыл глаза. Лукаш протянул мне руку. Забыв, что это всего лишь маленький десятилетний мальчик, я оперся на него, едва не свалив с ног. Лукаш охнул, но удержался. Втащив меня в сад, ногой прихлопнул калитку.
— Замкни, — непослушным языком промямлил я.
Он поднял на меня глаза и молча послушался. Потом обнял меня за талию, и мы, оба пошатываясь, кое-как доплелись до крылечка. Не представляю, как ему удалось втащить меня в дом.
Стянув мой выпачканный грязью дождевик, он швырнул его в прихожую. Потом достал откуда-то черно-коричневый плед и набросил его на кресло. Схватил меня, качающегося посреди комнаты, как огородное пугало, и сунул в это кресло. Края пледа накинул мне на плечи. Постоял надо мной минутку. Лоб под выгоревшей на солнце прядью озабоченно наморщился. Подумав, стал снимать с меня ботинки.
Я пошевелил губами, но не мог выдавить ни единого звука.
Лукаш метнулся за дверь и вернулся с бутылкой и стаканом. Наполнил его до половины темно-желтой жидкостью и подал мне. Я выпил и зашипел от боли. В стакане, видимо, было какое-то едкое вещество. Взглянул на бутылку. Шотландское виски. С жадностью сделал большой глоток. По телу медленно разливалось тепло. Я попытался выпрямиться в кресле.
— Сидите, — поспешно остановил меня мальчик. — Если вам что-нибудь нужно — скажите.
— Зеркало, — попросил я.
Лукаш принес мне овальный кусочек в перламутровой рамочке, привыкший отражать личико какой-нибудь холеной дамы. То, что сейчас ухмылялось на меня, было рожей, от которой в ужасе сбежала бы любая женщина. Моя рука с зеркальцем упала на колени.
— Удивляюсь, как это ты меня впустил, — сказал я Лукашу. Теперь мне было ясно, почему каждое слово и каждый глоток вызывают у меня такую боль. Губы мои были разбиты и отекли.
Лукаш презрительно улыбнулся.
— Что я, девчонка, что ли? Если сможете удержаться на ногах, хорошо бы вам умыться.
Нет, это был не ребенок. Это была мать, брат, самаритянин милосердный. Светловолосый ангел в красном комбинезоне, вкривь и вкось испещренном крикливыми надписями. А сам я казался себе потерпевшим аварию летчиком, о котором заботится его верный механик. Окажись Лукаш рядом со мной там, на шоссе, я бы в две минуты поменял все четыре покрышки, нарвав их на ближайшей сосне.
Горячая ванна благотворно подействовала на мою спину. Смыв с лица кровь — у меня был разбит нос и рассечена бровь, — я снова стал похож на человека. Правда, над одним глазом у меня был фингал, величиной и цветом напоминающий спелую сливу, а на верхней губе — безобразная рана, но по сравнению с тем, каким я сюда заявился, теперь из меня был ни дать ни взять киношный красавчик. Особенно с того боку, где не было видать уха, распухшего вдвое против прежнего. Я осторожно отогнул ушную раковину — под ней оказалась цепочка черных кровоподтеков. Большинство ударов приняла на себя моя теменная кость. Мысленно я поклялся все вернуть инженеру Дрозду, и даже с процентами. Такое решение меня очень потешило. Это было признаком того, что я прихожу в себя.
Облачившись в халат Фрэнка, я вернулся в комнату как раз в тот момент, когда ангельское создание извлекало из консервной банки франкфуртские сосиски. При виде еды желудок у меня уже не свело.
— Лукаш! — воскликнул я. — Ты чудо света! Что-то вроде летающих объектов или деда Всеведа. Подойди сюда, дай мне коснуться твоих золотых волос и убедиться, что ты существуешь наяву.
— Чушь мелете, — сухо отрезал он. — Видно, здорово вас по башке треснули! Кто это вас так?
Я подмигнул ему своим единственным глазом.
— Что ты такое говоришь? Я попал в аварию.
— Опять врете? Думаете, я никогда избитых не видал? И аварию я тоже видал. Где ваша машина? Притащились сюда весь в крови — прямо настоящее Чикаго, а только-только в себя пришли, так начинаете мне сказки рассказывать! — Детский голосок его прямо дрожал, так он старался говорить сурово.
— А ты-то что знаешь про Чикаго? — ухватился я за эти наименее щекотливые слова из его речи.
— Я там родился. Мой папа — американец, а родители у него были чехи.
— А ты сам-то кто? — спросил я, чтобы удержать беседу в нужном направлении.
— Не знаю, — ответил он безразлично. — Человек ведь называется по стране, где живет, так? Я мог бы быть американцем или немцем, но ни папа, ни мама не хотят взять меня к себе.
— Национальность можно определить и по языку, — подавленно заметил я. — Ты вот говоришь по-чешски, как чешский мальчик.