Современный чехословацкий детектив
Шрифт:
На тумбочке под окном стояли две фотографии. На одной женщина в кружевной блузке, с ниткой жемчуга на увядшей шее показывала в улыбке все тридцать два зуба. И зубы, и жемчужины выглядели слишком великолепными для того, чтобы быть настоящими. Я знавал этот тип красавиц с жесткими чертами лица. В двадцать лет они изящны и упрямы, в тридцать — только упрямы. В сорок такая обратит вас в бегство одним взглядом. Когда-то в один-единственный свой шикарный отпуск, в здании аквариума в Дубровнике, мы наткнулись на целую экскурсию из таких вот «вечных» девушек. Моя жена совершенно растворилась среди них, хотя ей едва исполнилось тридцать, а им было, скорее всего, за семьдесят. У меня тогда
Вторая — увеличенная моментальная фотография, сделанная первоклассным аппаратом. На фоне пейзажа с пустынной растительностью улыбались двое мужчин. Один — маленький и сухонький, другой — огромный и пузатый.
— Это кто? — ткнул я сосиской в сторону этой парочки.
— Фрэнк, тот, большой.
Он мог мне этого и не говорить. На мне был халат Фрэнка с подвернутыми несколько раз рукавами.
— А второй?
— Пан Эзехиаш. Это они в Мексике фотографировались.
У пана Эзехиаша было маленькое высохшее личико горного гнома, такое не слишком изменяют ни годы, ни даже смерть. Я и сам должен был его узнать. Второй, несмотря на свою могучую стать, выглядел отечным и больным.
— Как странно, что они были знакомы, — задумчиво пробормотал я.
— А что тут странного?
— Да нет, ничего особенного. Только то, что они встретились здесь на старости лет. Разве это не удивительный случай?
— Какой еще случай! — Лукаш запихал в рот последний кусок. — Пан Эзехиаш написал Ганке, не знает ли она какой-нибудь женщины, которая позаботилась бы о Фрэнке, когда он сюда приедет. Ганка сказала бабушке, и он приехал к нам. Бабушка его взяла, чтобы после него, когда он умрет, получать американскую пенсию. Все эти дедульки хотят умереть здесь, — с удивлением заметил Лукаш, без всякого пренебрежительного акцента на слове «дедульки», которым он окрестил стариков-возвращенцев.
— А что с ним? Почему он в психбольнице?
— Не знаю. У него какая-то нервная болезнь. Вообще-то он не псих. — Допив молоко, Лукаш собрал тарелки и поднялся. — Фрэнк, наверное, уже не вернется. Если бы пан Эзехиаш не умер, тогда бы… — Мальчик понес посуду в кухню.
— Тогда бы что?
— Так, ничего. — Лукаш нерешительно оглянулся на меня, потом с запинкой спросил: — Как вы думаете, что теперь будет со всеми этими вещами? С железной дорогой, машинками, самолетами?
— Понятия не имею. Наверное, достанутся родственникам.
— Ганке?
— Да. Если никого другого у него нет. И если не завещал кому-то определенно…
— Он говорил, что когда-нибудь все это будет мое, — горячо выпалил мальчик. — Он разрешал мне помогать, хвалил, что я ловкий. Как вы думаете, я не мог бы их получить?
— Вряд ли, — сочувственно ответил я. — Разве что он оставил завещание и там это записано.
— А как об этом узнать? — Веснушчатая мордашка прояснилась.
— Спроси у Ганки, — посоветовал я ему. — Но больших надежд не питай. Он ведь не собирался умирать. — Лукаш выглядел таким разочарованным, что мне стало его жалко. — Во всяком случае, попробуй. Вдруг она тебе что-нибудь и даст. Может, то, что ей самой не нужно.
Лукаш помрачнел, казалось, он напряженно прикидывает.
— Ганка — она что надо! Вот Томаш — тот жадюга! Тот бы свою собственную бабушку продал на базаре.
— Томаш?
— Ну да, ее муж. Вы его знаете?
Криво улыбнувшись, я невольно потрогал ухо. Лукаш был сообразительный ребенок. Этого
— Так вы с ним подрались? — Глаза его загорелись.
— Да нет, даже не подрался.
— Он дуролом, — тоном знатока заявил Лукаш. — С ним нужно действовать как-нибудь умеючи. — Мальчик хихикнул. — Как Ольда.
— Ганкин брат?
— Ну да. Он однажды запер Томаша в гараже и оставил там до утра. Ганке пришлось искать слесаря. Ольда уехал в Прагу и ключ забрал с собой.
Судя по всему, премилая семейка.
— Этот Ольда, он что, спортсмен? — попытался я отгадать — надо же быть в курсе, что меня еще может ожидать.
— Да что вы! — Лукаш проделал несколько картинных па, как профессиональный танцовщик. — Он работает манекенщиком. В Доме моды везде развешаны его фотографии, я там был с бабушкой на прошлой неделе и видел. Зашибает кучу денег. — В голосе мальчика прозвучала зависть.
— Как это он справился с Томашем? — удивился я, наученный недавним опытом.
— Он его туда затащил, когда тот хлопнулся. У Томаша бывают припадки.
Мне вспомнились холодные рыбьи глаза с пристальным взглядом. Вот оно что! Эпилептик, скорее всего. Не просто комплекс неполноценности из-за красивой и легкомысленной жены, а ужасная болезнь. Хотя, какое мне дело? Боль от ударов, которые он мне нанес, от этого не уменьшилась. Но я все-таки почувствовал слабое удовлетворение.
— За что он вас так? — не унимался Лукаш.
— Ему не понравилось, что я сюда пришел, — с запинкой выговорил я.
— А зачем вы пришли?
И тут я во второй раз совершил роковую ошибку. Не знал, как ему объяснить, и не верил, что мальчик сумеет понять.
— Здесь произошло убийство, малыш, — устало ответил я. — Органы безопасности его расследуют. А сам я — только свидетель. Ничего не знаю. Хотел немного оглядеться.
Лукаш внимательно слушал меня, потом понимающе улыбнулся.
— Ясное дело! — кивнул он. — Если я могу вам как-то помочь, скажите.
— Спасибо. Но боюсь, что ты мне помочь не сможешь.
Я ошибался, но понял это слишком поздно.
Утром на стройке, умытой вчерашним ливнем, было еще чисто, и с высоты двенадцатого этажа стальные каркасы объекта напоминали железную дорогу пана Эзехиаша. Влтава сияла, как серебряная ленточка, а конструкция моста, который так круто изменил мою жизнь, уродовала реку, точно сломанная паучья нога.
Долго же они с ним возятся, саркастически подумал я. Заглядывали бы хоть иногда через забор, как тут у нас работают. Вот взялись бы за это дело мои саперы с Йозефом… Тут я с удивлением поймал себя на мысли, что сейчас размышляю вовсе не о том, ради чего сюда удалился. И я так же «заболел» этой профессией, как мой друг Йозеф, слывший двенадцать лет назад самым большим лодырем в части. Так же как старый чокнутый архитектор, который проектировал это строительство. И который теперь то и дело так схватывается с главным прорабом, что только пух и перья летят. Точно так же, как все эти строители разного возраста, которые из месяца в месяц требуют дать им расчет, не желая «губить в этом бардаке свое здоровье», но тем не менее никогда не уходят. Все они чокнутые. По крайней мере самые стоящие из них, не уходящие со стройки. Мудрые и осторожные — те платят пенсионную страховку и доживают до глубокой старости, чтобы с пользой употребить свои денежки. А эти — кучка не думающих о завтрашнем дне идиотов — сгорают, как пучок соломы, и останется после них лишь зола, которая пойдет на удобрение газонов, если таковые здесь вообще будут. Йозефа Каминека ночью отвезли в больницу с кровотечением — язва двенадцатиперстной кишки.