Современный чехословацкий детектив
Шрифт:
— Здравствуйте.
Капитан был уже тут. Бистро открыли совсем недавно, и, за исключением двух девушек, склонившихся над стаканами сока, мы были единственными посетителями.
— Здравствуйте, — отозвался капитан.
Я сел напротив, испытывая неловкость от того, что не знал, как мне его называть. Товарищ капитан или пан Грешный? Вдруг он не хочет, чтобы к нему здесь обращались «товарищ капитан»? Из затруднения меня вывел официант. Смерив меня испытующим взглядом, он безучастно сказал:
— Слушаю вас.
— Кофе, — попросил
— И вам еще кофе, товарищ капитан?
Одну чашку он успел уже выпить.
— Нет, хватит. — Капитан оглянулся на девушек. — Дайте мне тоже сок.
Официант отошел, а я не сдержался и отпустил замечание:
— При вашей-то профессии… Странно, что вас здесь знают.
— Гм, — произнес Грешный, — я работаю в розыске пятнадцать лет, а этот официант здесь, должно быть, еще больше. Прага невелика, молодой человек.
— Да я так, — пожал я плечами и оглядел капитана. На сколько он тянет? Лет на сорок, может, на сорок с небольшим. Он хорошо выглядит, а я — не так уж и молодо.
Я ждал, когда он начнет. Капитан помедлил, пока официант, принеся и поставив перед нами заказанное, не ушел.
— Итак, — приступил он к делу, — вам ничего не пришло в голову, вы ничего не вспомнили и незачем было звонить мне.
— Именно… — А ведь я собирался позвонить ему уже в воскресенье вечером. Насчет песни «День как любой другой». И насчет Бонди. Хорошо, что мне отсоветовала моя бывшая жена. Уличили-то Колду!
— Ну а мы времени даром не теряли, — продолжал капитан, — и кое-чего добились.
Он помолчал и пристально посмотрел мне в глаза. Сейчас скажет, спокойно ожидал я. О Колде.
— В понедельник я допрашивал молодых людей из оркестра Черной.
— Знаю, — не удержался я.
Грешный поднял брови:
— Значит, и вы не потратили вчерашний день впустую.
Я улыбнулся. Знал бы он, как я его потратил!
— Так вот, мы кое-чего добились, — хмуро повторил капитан. — Вы же больше не можете добавить ничего интересного, не так ли?
Я не понимал, зачем он опять возвращается к моим показаниям.
— Так, — подтвердил я.
— А как вы относитесь к Богуславу Колде? — вдруг выпалил капитан.
Вот оно! Наконец-то! — подумал я с облегчением, подыскивая подходящий ответ.
— Не то чтобы мы большие друзья. — Я изобразил улыбку. — Вам небось известно — почему.
— Да, — кивнул капитан. — У Черной были причины расстаться с вами.
Ясно, куда клонит Грешный. Вступать с ним в прения относительно причин и следствий сейчас не стоит.
— Из-за пана Колды, так?
— Помимо всего прочего, — ответил я.
— А вы, разумеется, ревновали…
— Скорее злился, — осторожно уточнил я, — а вы бы на моем месте не злились?
— Это вопрос формулировки, — заявил капитан, — я бы, например, ревновал.
— Пусть будет так, — согласился я, — если дело лишь в формулировке, то можно считать, что я ревновал.
— Тем самым в вашем отношении к Черной, гм… появился
— Да нет, — покачал я головой.
— Как это нет?! — возмутился капитан. — Уж коли мы строим из себя психологов-дилетантов, так не внушайте мне, что, когда она сошлась с Колдой, а вам был дан от ворот поворот, вы ее за это стали любить еще сильнее.
— Я так не говорил, — возразил я.
— Еще бы, — сказал капитан, — да вы ее должны были люто возненавидеть. Признайтесь, пан Бичовский…
— Не возьму в толк, зачем к этому снова возвращаться, — ответил я неохотно. — Я рассказал вам все о наших с Зузаной взаимоотношениях. Все как было. Почему же сейчас…
— Эти два дня мы не сидели сложа руки, пан Бичовский.
— Знаю. И еще знаю, что вы посадили Колду. Почему же…
Капитан меня перебил.
— Вас кто-то разыграл, молодой человек… Пана Колду мы вовсе не посадили, как вы это называете. Наоборот!
— То есть как наоборот? — непонимающе пробормотал я.
— Допейте свой кофе, — сказал капитан, — время — чрезвычайно драгоценная вещь, а нас с вами ждет еще масса дел. Вам известно, что такое очная ставка?
Допив кофе, я почувствовал, как сжался мой желудок, и извлек из кармана сигарету.
— Не стоит, — остановил меня капитан. — Расплатимся. У меня в кабинете тоже есть пепельница.
18
Мы с Колдой сидели почти рядом на стульях, капитан — напротив, за столом, а у окна, возле низкого столика, склонился над машинкой верзила, который снимал с меня показания в ночь с субботы на воскресенье.
— Продолжайте, — произнес капитан, обращаясь к Колде.
На Богоуше не оказалось полосатой одежды, к которой не положен галстук. Он был хорошо выбрит, опрятен и одет с присущей ему продуманной элегантностью.
— Это, собственно, все, — сказал Колда и виновато поглядел на меня. Я снова увяз по самые уши. Колда показал, что после ухода Бонди он оставался у Черной примерно полчаса и около семи тоже ушел. И если бы только это…
— Ну, что скажете, пан Бичовский?
Что мне сказать! Кошмарнее всего то, что Зузана, по словам Колды, попросила его остаться. На весь вечер. Дожидаться моего появления. Якобы боялась быть со мною наедине. И это мог подтвердить Бонди. Она сказала это еще при нем. Как там вчера вечером говорил Гертнер? Женщины — темные лошадки.
— Но это же полнейшая бессмыслица, — возразил я беспомощно. — В субботу я вам выложил все начистоту.
— И только по рассеянности забыли упомянуть, что Черная вас боялась!
У Колды, по мнению капитана, было безупречное алиби. Начиная с семи и вплоть до полуночи. Три человека, на которых он сослался, допрошенные поодиночке, не преминули засвидетельствовать это. Потому Колду и задержали в понедельник допоздна. Проверяли его алиби.
— Я не мог у нее остаться, — понурясь, говорил Колда, — то есть если бы знал…