Современный грузинский рассказ
Шрифт:
— Гамихарда, куда это ты, а?
— На покос.
— Никакого покоса, слыхал? Ступай на стрижку овец!
— А кто мне сено скосит? Сам знаешь, один я в доме работник.
— Давай без разговоров, Гамихарда, — сказал бригадир тоном уверенного в себе человека и направился ко мне.
Гамихарда повернулся и, нет чтобы идти на стрижку, продолжил свой путь к покосам.
— Гамихарда! — гаркнул бригадир. — Куда же ты, а?
— Косить, — не убавляя шагу, отозвался со склона Гамихарда.
— Дождешься ты у меня, Гамихарда, — пригрозил бригадир и обернулся ко мне: — Незачем
— А что?
— Ничего, народ от работы отвлекаешь, чего-то там спрашиваешь, записываешь.
Два дня кряду я заглядывал на ферму и спрашивал мужчин, стригущих овец, что они думают о существовании души. Когда я заговорил об этом с Гамихардой, он ничего не сказал мне в ответ.
Бесхитростный человек Гамихарда. Случается, что односельчане называют его убогим, но это оттого, наверно, что в бедности живет Гамихарда, честным трудом кормится, жену с ребятишками мал мала меньше один содержит. Вот увидел я его в то утро, и сердце дрогнуло от жалости к нему, то ли потому, что он даже поесть не захватил с собой на покосы, то ли от этой бегущей ему вдогонку маленькой девочки… Бог его знает, отчего. Не знаю… Не ведаю… Движется Гамихарда вверх по склону и шагает как-то по-особенному, словно тело его чужеродно этой земле и он робеет ступать по ней ногой.
— Уже вчера ругался председатель, — продолжал начатый разговор бригадир.
— Как ты думаешь, куда девается душа? — спросил я.
— Я ничего не думаю, — ответил он и вдруг повернулся уходить.
— Душа умирает?
— Что за душа, какая еще душа, чего это ты дурью мучаешься?
— А та, что в теле у человека живет.
— Ничего в теле у человека не живет, — сказал он, — рождаемся и умираем, только и всего.
— Только и всего?
— Не до разговоров мне сейчас, чтоб я больше не видел тебя на ферме, слыхал? — сказал он и глянул вслед поднимающемуся в гору Гамихарде.
— Запомнит он у меня сегодняшний день!
— Что он тебе дался?
— А то, что увиливает от стрижки.
— Так работать же пошел человек.
— Какая там работа?
— Известно какая: косить, ворошить, стога метать.
— Это мы завтра увидим, — сказал он и направился к центру деревни.
Вчера был воскресный день. С самого утра работал Гамихарда; он волоком стаскивал стога с горы вниз, на лужок. Жена и дети помогали ему.
Стояла жара. Земля пылила от сухого сена и грязью оседала на потные тела ребятишек. Ближе к вечеру, закончив дела, семья устроилась у родничка поесть.
На шоссе показалось несколько грузовых машин; они свернули с дороги и притормозили вблизи стогов.
— Здесь все, что ты заготовил? — спросил бригадир у Гамихарды, поднявшегося ему навстречу с сухой корочкой хлеба в руках.
— Да, все.
— Больше нет?
— Нет.
— Сколько стогов?
— Тридцать.
— Двадцать пять мы забираем.
— Почему двадцать пять, мне пятнадцать назначено сдавать?
— Правильно, было пятнадцать, но раз ты не вышел на стрижку, назначили двадцать пять.
— Как могли так назначить — с пяти стогов я и одной коровы не прокормлю. Что с детьми-то будет?
— Как говорю, так и сделаем, — сказал бригадир и велел подогнать
— Поехали, — сказал бригадир.
Грузовики тяжело тронулись.
Гамихарда какое-то время стоял охваченный нервным ознобом, потом безмолвно вытащил из кармана коробок, присел на корточки под одним из оставшихся стогов, чиркнул спичкой.
— Что ты надумал? — вцепилась в него жена.
— Отстань от меня! — Гамихарда оттолкнул женщину и бросил горящую спичку сначала в один стог, потом в другой…
— Все лето спину гнул, и теперь в огонь?! — снова кинулась к нему жена. Женщина сдернула платок с головы и стала сбивать им пламя, но было уже поздно. Пересушенное сено вспыхнуло мгновенно, и желтые языки пламени уже полыхали над каждым из пяти стогов.
Жена Гамихарды стояла простоволосая и плакала. Дети, крепко вцепившись в подол ее платья, все вместе жались у ее ног. Гамихарда стоял и смотрел на огонь. Потом он повел взглядом в сторону выруливающих на шоссе грузовиков и, сорвавшись с места, помчался сломя голову вниз по склону.
Он несся изо всех сил к Арагви. Следом спешила его жена, за женой дети, за детьми — вся деревня. Мы думали — решил Гамихарда утопиться.
К тому моменту, когда мы прибежали к реке, Гамихарда уже успел скинуть с себя одежду, бросил ее на берегу и полез в воду в чем мать родила. Дойдя до середины реки, он нашел омут и погрузился в него по самую шею. Одна только голова торчала над водой.
Отвернувшись от нас, Гамихарда смотрел куда-то в небо; народ уселся на берегу и стал ждать, когда Гамихарда выйдет из воды. Но Гамихарда выходить не собирался.
— Пошли отсюда, похоже, он стесняется нас, — сказал кто-то из стариков и увел с собой людей.
Одна жена Гамихарды и дети остались у реки. Я присел в отдалении на камень.
— Не надумал выходить-то? — окликнула его жена.
Гамихарда не отозвался. Немного погодя жена принялась упрашивать его выйти на берег. Гамихарда и бровью не повел. Ребятишки заголосили все разом.
До самого заката сидел Гамихарда в воде не шелохнувшись. С заходом солнца вся деревня снова сбежалась к реке. Народ увещевал, звал Гамихарду выйти из воды, пугал, что простудится на ночь глядя и чего доброго умрет. А Гамихарде хоть бы что, словно уши ему заложило, он даже не взглянул на людей.
Жена и дети Гамихарды обливались слезами. Последним пришел к Арагви председатель колхоза.
— Бездельник, давай-ка скорее на берег! — скомандовал он.
Гамихарда не стал слушать и председателя.
— Да что с ним переговоры вести, сейчас мы его сами вытащим, — сказал бригадир, ступая в воду. Несколько мужчин последовало за ним.
Увидя это, Гамихарда отдался течению и, проплыв вниз по реке, остановился прямо над самой кручей водопада. Еще один шаг — и пришел бы конец человеку. Мужчины с бригадиром все еще продвигались к нему, но, когда Гамихарда качнулся корпусом в сторону водопада, остановились в испуге: чего доброго кинется вниз головой! — и вышли на берег.