Современный патерик.Чтение для впавших в уныние
Шрифт:
Так прошло два года. Что делала в это время Люда, неясно, но спустя два года она решила вернуться в деревню Пыпино. Она шла с чемоданом и за ручку с Федей со станции и вдруг увидела золотые купола. Это был тот самый храм, храм отца Петра, только уже отреставрированный. Люда пошла быстрее, и Федя бежал за ней и смеялся, он думал, что мама решила с ним поиграть, побегать. Люда почти вбежала в церковь и тут же увидела своего Петю: он как раз стоял с крестом на амвоне, а народ шел и прикладывался к кресту. Люда смотрела на него и не понимала — это был тот же отец Петр, но в чем-то очень изменившийся. Тут Федя сказал громко-громко, на всю церковь: «Хочу такую же шапочку». И показал на батюшку. И Люда поняла: вот что изменилось, шапочка, раньше отец Петр служил простоволосый, а теперь в шапочке. И она даже вспомнила, как эта шапочка
Алипий и Антоний
Иеромонах Алипий женился. Вот женился бы ангел, это было бы достойно удивления, а тут — подумаешь, иеромонах. Удивительно было не это, удивительно было то, что у него, как и в прежнее неженатое аскетическое время, оставалось множество духовных чад, и число их с каждым годом росло.
Им он, конечно, не рассказывал, что каждый вечер возвращается не в одинокую московскую квартиру, а к любимой жене. Детей же у них, по милости Божией, не было. Эта ложь как будто ничему не мешала, и нарушение обета не отражалось на его служении. Отец Алипий оставался также добр, сердечен и глубок, как прежде, как всегда. Как он сохранился, за счет чего? Может быть, за счет дара неосуждения или смирения (он был смирен). А может быть, не так уж и сохранился, просто люди до того истосковались по человеку, который их просто внимательно выслушает, что им было не до тонкостей, не до разборов. А может, и вовсе все было не так. Антоний, Антоний, то суды Божии!
Любушка
Любушка была старушкой. Она ходила в чистом платочке, чулочках, старалась не садиться, не ложилась, почти не спала и ночами плакала. Слезы по ее щекам лились прозрачные, как вода. Пальчиком она все время что-то писала на ладони, только никому не рассказывала что. Если кто-нибудь просил ее помолиться и говорил имя, она и имя тоже записывала на ладонь. Это был ее помянник.
Но иногда писать она переставала, начинала сердиться, отмахивалась от кого-то левой рукой, топала и говорила: «Уходи!» Никто не видел, кого она прогоняет, но все догадывались.
Один человек часто выпивал и тогда сильно обижал свою жену. Так-то он был тихий, а как напьется — зверь. Однажды жена до того обиделась, что уехала в город к маме. Наутро этот человек просыпается: холодильник пустой, жены нет. Делать нечего, решил пойти в магазин. Открывает калитку, а перед калиткой — куча. И жутко воняет. Пока убирал, вышел сосед и все ему объяснил. Приходила, мол, к твоему дому бабка, чего-то все стояла и бормотала, а потом села и сделала огромную кучу. Увидела меня, говорит: «Скажи — баба Люба приходила». И ушла. Вроде сама-то маленькая какая, откуда что и взялось. И чуть не ржет в лицо. В смысле, сосед. Человеку, конечно, обидно, стал он вызнавать, что ж это была за баба Люба такая, и очень скоро выяснил: блаженная Любушка. А какашки — обличение в его бесчисленных грехах. Так объяснили ему добрые люди. Тогда человек совсем уже разозлился, хватил для смелости чекушечку и первый раз в жизни отправился в церковь. Ему сказали, что там застать Любушку легче всего. По пути он выломал себе хорошую палку: поучить хулиганку. Бабы Любы в церкви не было, но все ее ждали, вот-вот должна была прийти.
Вскоре блаженная и правда появилась, и человек наш чуть не выронил палку. Любушка оказалась совсем старушкой, согбенной, в белом платке, шла она еле-еле, с двумя набитыми сумками в руках, из сумок торчали буханки хлеба. Проходя мимо мужичка с палкой, Любушка подняла голову, кротко глянула прямо на него детскими голубыми глазами, ничего не сказала. И он вдруг подумал: «Да она-то тут, может, совсем и ни при чем. Сосед, небось, сам все и сделал».
И быстро пошел домой. С тех пор пить он больше не мог, не лезло. Вскоре и жена вернулась к нему от мамы. Лишь через несколько лет она призналась мужу, что обращалась к Любушке за молитвенной помощью, а Любушка ей ответила: «Твой Леня хороший. Только надо подождать». — «Что хороший ладно, но имя-то твое она откуда узнала? Я ведь не говорила ей».
В городе Санкт-Петербурге один батюшка на проповедях сильно ругал Америку и называл ее царством Антихриста. Наташа Анисимова, студентка биофака и батюшкино духовное чадо, слушая это, каждый раз удивлялась, потому что в Америку недавно уехал ее дядя, и ему,
О себе Любушка говорила: «Сама Матерь Божия Казанская придет за мной в белом платье».
Еще говорила, показывая на иконы: «Это не картинки». И разговаривала с иконами, как с живыми людьми, радовалась, плакала, но чаще всего уговаривала помочь.
Когда Любушка приехала в Дивеево, ее поселили в отдельную большую келью, а перед этим выселили оттуда всех сестер. Сестры они и есть сестры, а Любушка всероссийская знаменитость. Только сестринские вещи остались в шкафу.
Любушка тут же этот шкаф открыла, стала оттуда все выбрасывать и кричать: «Воняет!» И в комнате жить отказалась. Сестры на все это очень обиделись, и многие тогда решили, что никакая она не блаженная, а просто ненормальная старушка.
Когда Любушке предлагали принять постриг, она отказывалась и говорила: «Я странница». Отец Наум из Троице-Сергиевой лавры прислал ей даже куклу в черном монашеском одеянии. Не помогло.
Умерла Любушка не под Петербургом, то есть не там и не с теми, с кем прожила последние двадцать с лишним лет, а в Вышнем Волочке, в женском Казанском монастыре. Тут ее и похоронили. Многие говорили: «Как же так, на чужих руках, не дома». Но у нее просто не было дома. И для нее не было чужих.
ЦИКЛ ПЯТНАДЦАТЫЙ
ПИСЬМО БАТЮШКЕ
Батюшка Серафим
Люди мы нездешние, попали в Дивеево по милости Божией. А все батюшка Серафим. Когда я прочитала его житие, три дня не могла прийти в себя, вся моя жизнь перевернулась. Она уже и раньше перевернулась, когда мне открылась вера, но после его жития все стало совсем уже по-другому. К вере я пришла постепенно, через большие скорби. Здешний дивеевский батюшка, отец Иоанн, сказал мне, что так бывает очень часто, скорбями Господь стучится в сердца людей. Большое для меня горе было в том, что Андрюша бросил меня с маленьким Сережей. И я очень об этом сокрушалась. Тогда я и начала первый раз в жизни молиться, чтобы Господь вернул мне, если можно, моего мужа. И, видно, тогда уже начались Божии милости ко мне, грешной. Андрюша от той женщины быстро ушел, немного еще помотался, три месяца не было о нем ничего слышно, а потом вернулся. Даже просил у меня прощения. И я его простила.
Сереже было уже четыре года. Несколько месяцев мы жили в любви и мире. А потом стали ждать нового ребенка, но на пятом месяце у меня случился выкидыш, почему — никто не мог объяснить, а Тоня, моя соседка по лестничной клетке, сказала мне, что это за мои грехи. Я ведь сделала еще до Сережи один аборт, жили мы тогда в одной комнате с Андрюшиной бабушкой, бабушка, Царство ей Небесное, была после инсульта, правая сторона у нее не двигалась, она была лежачая больная и ночами кричала. Ребенок в таких условиях никому был не нужен. У меня даже сомнений тогда не возникло, я не знала, что они там живые, в материнской утробе, уже с душой, и совсем не думала, червячок и червячок. Но Тоня мне рассказала, что аборт — это страшный грех, и расплачиваться теперь придется всю жизнь.