Совы на тарелках
Шрифт:
— Что же мне делать, мам?
— Поступай, как хочешь, мальчик.
— Гув сказал, я должен остаться.
— Значит, оставайся.
— Тебе все равно?
Они продолжали идти, подошли уже к задней стороне дома, где были вторые ворота.
— Тебе, значит, безразлично? — повторил он. — Тебе никто не нужен?.. Ни я? Ни он? Ни это место?.. Никогда не были нужны, да?..
— Зато тебя в Лондоне очень ждут! Соскучились!
— Я остаюсь. Мам, слышишь? Я остаюсь!
Нэнси уходила дальше, он стоял у ворот.
— Мама!
Она вдруг
Некоторое время Гвин смотрел на то место, где она только что была видна, потом полез в сад через запертые ворота.
27
Элисон сидела у окна, вытирая полотенцем волосы. Она слышала в доме какие-то звуки, движение. Роджер хлопал дверью своей спальни, входя и выходя, а теперь пустил воду в ванной.
Поверхность рыбного водоема под дождем была похожа на пластину олова.
Вот на дорожке появилась Нэнси, она шла очень быстро, Гвин следовал за ней значительно медленней, по чемодану в каждой руке. Он моргал под дождем, потом закинул голову, стал ловить ртом его струи. Казалось, чемоданы вырвут его руки. Кисти торчали из манжет рубашки, а рукава плаща задрались выше локтей.
Он шел за матерью по дорожке, мимо конюшни. Потом скрылся из вида.
Элисон обкрутила полотенцем голову, спустилась по лестнице на нижнюю площадку. Краны в ванной ревели.
— Роджер!
— Что тебе?
Он откашлялся: видно, захлебнулся водой.
— Роджер!
— Что случилось?
— По-моему, они уехали. Совсем. Нэнси и Гвин. Потихоньку, когда никто не видит. Мама очень разволнуется. Что нам делать?
— Я лично принимаю душ. Эти проклятые перья!
— Роджер, может, мне побежать за ними?
Роджер никак не мог откашляться.
Элисон помчалась в переднюю за плащом, оттуда выбежала на лужайку, через нее — к воротам. Полотенце по-прежнему окутывало ее голову, как тюрбан. Дождь стоял стеной.
Наверное, они пошли за такси. Вызвать по телефону. Из будки… Конечно, я их там поймаю.
Дорога проходила с одного высокого скалистого берега на другой, через хлипкий мост. Возле него из дождя и камня выросла фигура человека, которого она узнала, когда подошла ближе. Опершись на перила моста, стоял Гув Полубекон. Он смотрел, как прибывает вода в реке. На спину себе он набросил и приколол булавкой большой мешок, конец которого почти касался земли.
Элисон остановилась. Она зачем-то сдернула тюрбан, перекинула полотенце через руку, встряхнула распущенными волосами, подставляя их дождю.
— Добрый день, — сказал Гув. — Льет как из ведра, верно?
— Вы видели Нэнси и Гвина? — спросила Элисон.
— Они пошли в магазин. Ненадолго.
— Вы уверены? — сказала Элисон. — По-моему, они уезжают.
— Они скоро вернутся, — сказал Гув. — Они не уедут.
— Зачем
— Просто так. Для тренировки… Зачем ты так мокнешь, девочка? Ты не привыкла к этой погоде, как я. Можешь простудиться. Я возвращаюсь домой. Идем со мною.
Он взял Элисон за руку, повернул обратно, лицом к дому.
— У меня есть для тебя кое-что, — добавил он. — Подарок.
— Подарок? Для меня? — удивилась Элисон. — Сегодня не день моего рождения.
— Только нехорошие люди ожидают для подарков дни рождения, — сказал Гув. — У меня просто подарок, и все.
— А какой? — спросила Элисон. И потом: — Вы уверены, что они вернутся?
— Просто подарок, — повторил Гув. — Да, я уверен.
Они подошли к конюшне с другой стороны. Гув достал ключи на кольце, встряхнул ими. Все они были отполированы пребыванием в его кармане.
— Ты никогда не была у меня?
— Нет, — ответила Элисон. — Смотрите, та дверь открыта. А мы…
— Да, она теперь открыта, — сказал Гув.
— Нужно рассказать Роджеру. Что за ней?
— Ничего, — ответил Гув.
Он отпер низкую зеленую дверь и провел Элисон внутрь.
— Извини, что такой беспорядок, — сказал он.
В комнате были каменные стены, покатая крыша с обнаженными балками потолка, и поначалу казалось, что здесь никто не живет. Не может жить. Это просто кладовка в пристройке, предназначенная для всякого хлама, забитая сейчас ящиками и корзинами, крашеными канистрами, мотками веревок, банками с маслом, деревянными молотками, ржавыми железными инструментами, коробками с гвоздями, щетками для прочистки труб, удочками. В помещении не было никакой мебели, только несколько досок лежало на двух поперечных бревнах, а на доски, увидела Элисон, были брошены одеяла и мешок с соломой, заменявший подушку.
— Вы… вы здесь живете? — спросила она.
— Да, — ответил Гув. — Все время.
— Сколько лет?
— Всегда. Я не очень хорошо умею считать годы.
— Но ведь здесь негде сесть, нельзя ничего сготовить. Нет воды, печки… Как же вы тут? А что зимой?
— Зимой холодно. Это верно, — согласился Гув.
— Где вы держите ваши вещи? Одежду?
— На себе, — сказал Гув. — А что до моих вещей, у меня для них вся долина. Но самые главные вещи — здесь.
Он стал рыться в своих одеялах.
— Твой подарок, — сказал он.
— Я не хочу его! Какая-то глупая шутка. — Гув протягивал ей коробку.
— Она твоя, — сказал он. — Подарок внутри.
— Знаю, что внутри. Не хочу! — Она прижалась к какому-то металлическому ящику. — Уберите от меня!
Гув открыл коробку.
— Здесь особый подарок. От моего мальчика. Он специально просил меня. Я только приладил этот старый шнурок.
— Что это?
Элисон заглянула в открытую коробку. Там блестел отполированный кусок сланца, и на нем в тусклом свете ясно проступали очертания лица — брови, глаза. Кожаный шнурок был продет в дырочку, чтобы вещь можно было носить как брелок.